Встал я прямо перед площадью и простоял там очень долго. Вдруг вижу, мимо грузовик едет. Я возьми и попроси шофера остановиться. Он притормозил.
«Куда тебе?» — спрашивает.
«В Мампроби», — говорю.
«Залезай!» — кричит, а сам сразу трогает. Да-а. Еле-еле успел вскочить, чуть не свалился. Едем это мы мимо какой-то штуковины — похожа на большой кувшин и стоит на огромной-преогромной деревянной подставке, — и так уж мне захотелось разглядеть ее как следует. Дуайо потом рассказывал, что она выбрасывает воду вверх, прямо в воздух… Но куда там! Шофер всю дорогу разговаривал со мной, так мне и не удалось посмотреть ее толком. Он сказал, что едет не в Мампроби, а на станцию, но там я смогу пересесть на другой грузовик, а уж тот довезет меня прямиком до Мампроби…
Так оно и вышло, не обманул он меня. Только мы приехали на станцию, слышу, водитель другого грузовика кричит: «Кому в Мампроби! Кому в Мампроби!» А в половине третьего я уже стучался в дверь к Дуайо. Подождал совсем немного, и дверь отворилась. Представляете, он спал, спал без задних ног, и это днем-то, в субботу! «Вот ведь, находят же люди время поспать днем, да еще в субботу», — подумал я про себя. Мы сердечно обнялись. Сказать по правде, Дуайо устроился совсем неплохо. Мать его Нседуа счастливая женщина.
Почему так получается: одним везет со школой, а другим нет? Ведь ходила же наша Манса в школу вместе с Дуайо? Вот в эту самую школу, в которую я хожу. За какие такие наши грехи с нами такое случилось: взяла да и бросила школу?
Ну да ладно, слушайте дальше. Так вот, Дуайо устроился совсем неплохо. В комнате красивая мебель, правда, сама комната ну прямо крошечная. Я спросил почему, и он объяснил, что ему еще повезло — даже такую никудышную клетушку снять в городе непросто. Уж очень трудно найти там жилье…
Он спросил, зачем я приехал, и я рассказал ему все начистоту. И о том, как моя сестра Маиса бросила после третьего класса школу, и о том, как мама пыталась уговорить ее ходить в школу…
Не перебивай меня, мама, ведь каждый, кто здесь сидит, знает, что ты сделала для своей дочери все, что было в твоих силах.
Рассказал ему и о том, как Манса все же наотрез отказалась ходить в школу, и как отдали ее в учение к одной женщине, как та обещала научить ее вести хозяйство и шить на машине. И как она приехала на первое же рождество домой, и как с тех пор, а тому уже минуло двенадцать лет, ни разу не была дома.
Дуайо спросил, не за тем ли я приехал в город, чтобы разыскать сестру. Я сказал: за тем самым. Он рассмеялся. «Ну и смешной же ты, — говорит. — Неужели, по-твоему, можно разыскать здесь женщину? Где она живет? Ты не знаешь. Замужем она? Тоже не знаешь. А вдруг она вышла замуж за какого-нибудь богача и живет теперь в одном из больших особняков, что понастроены за городом? Где нам тогда ее искать?»
Вот ты крикнула, мама: «Боже милосердный!» Чему ты удивилась? Тому, что пошел разговор о ее замужестве? Не надо удивляться. Я и сам удивился, когда он заговорил об этом. Я и сам закричал: «Боже милосердный!» Закричал, мама. Но мы забыли, что Манса родилась девочкой, а долго ли девочке вырасти? Для нас она по сию пору все та же десятилетняя кроха, какой мы видели ее последний раз. Но ведь прошло двенадцать лет, мама…
Ну так слушайте дальше. Дуайо сказал, что она уже достаточно взрослая, чтобы выйти замуж и даже решиться на что-нибудь другое. Я спросил, может, он, случаем, знает, где она живет, есть ли у нее дети. «Дети?» — переспросил он и как-то нехорошо рассмеялся.
Во весь наш разговор я не сводил с него глаз. Он сказал, что не хочет огорчать меня, хочет только убедить в трудности затеянного дела. На это я ответил, что трудности меня не пугают. И если даже Манса умерла, душа ее должна узнать, что мы ее не забыли, что мы не хотим, чтобы она скиталась по чужим краям, что мы все делаем, чтобы вернуть ее домой…
Не надо плакать, мама. Разве я хоть словом обмолвился, что она умерла?
Поначалу мы с Дуайо договорились о первых шагах, с которых на следующий день начнем поиски. Потом он дал мне умыться, принес поесть. Пока я ел, он сидел возле меня и расспрашивал о деревенских новостях. Я рассказал ему, что его отец взял себе еще одну жену, что в прошлом году саранча обглодала все деревья какао. Дуайо уже, оказывается, знал об этом. Потом Дуайо предложил мне лечь отдохнуть, и я лег. Должно быть, я проспал долго; когда я открыл глаза, было уже темно. Он зажег свет — в комнате сидела какая-то женщина. Он представил ее мне как свою подругу, но я-то знаю: это та самая девушка, на которой он хочет жениться против воли своей семьи. А до чего ж красивая! Писаная красавица, но ведь она не нашего племени…
Дуайо увидел, что я совсем проснулся, и сказал, что уже восемь часов и его подруга принесла нам поесть. Мы поужинали все втроем.
Не принимай этого так близко к сердцу, дядюшка. В городе это не в диковинку. Женщина готовит еду для мужчины и ест ее вместе с ним. Да, да, там это бывает сплошь и рядом.
Еда их пришлась мне не по вкусу. И хоть она была приготовлена из кассавы и маиса, а все равно не то. Но я и виду не подал. После ужина Дуайо предложил пройтись по городу. Вот тут-то я и вспомнил про свою сумку. Объяснил я ему, как так получилось, что мне не во что переодеться и не могу я, значит, идти с ними. Он и слышать не хотел об этом. Виданное ли дело! Приехать в город и не пройтись по улицам в субботний вечер! Подумаешь! Может, там, куда мы идем, не будет никого в такой одежде, как твоя, тебе-то что за дело? Тысяча чертей! У меня все горло пересохло, так хочется выпить!
Вышли мы на улицу, и у меня дух захватило. Светло как днем! А бывает, попадаются огоньки до того красивые! Вот бы вам поглядеть! Да и сколько их! «Кто же за них за все платит?» — подумал я про себя. Я бы и вслух спросил, да только боялся, что Дуайо станет смеяться…
Мы миновали много улиц и вышли к большому дому, откуда слышалась музыка. Дуайо пошел покупать на всех билеты.
Вы ведь знаете, что мне не приходилось до того бывать в таких местах. Потому и не удивительно, что я был просто ошарашен. Неужто все эти люди — простые смертные? Куда они все идут? Чего они хотят? До того как я вошел внутрь, дом этот представлялся мне огромным. Но вот я попал внутрь, и оказалось, что он не такой уж большой, а народу там собралось видимо-невидимо. Кто стоял возле стойки и пил, кто танцевал.
Да-а, вот так оно и получилось: и думать не думал, а очутился в доме, где давали танцы.
Многие сидели на железных стульях вокруг железных столиков. Дуайо шепнул кому-то словечко, и нам тоже принесли столик со стульями. Сели мы, и Дуайо к нам с вопросом, кто что будет пить. Что до меня, то я попросил лимонаду, а его подружка — пива.
Не удивляйтесь, родичи.
Да, да, я хорошо помню, что она попросила пива. Не прошло и пяти минут, как Дуайо принес лимонад и пиво. От удивления я даже не мог пить. Я сидел и во все глаза смотрел, как подружка Дуайо, женщина, рожденная женщиной, хлещет пиво ничуть не хуже мужчины. Музыка прекратилась, потом снова заиграла. Дуайо и его подружка пошли танцевать. Я сидел и потягивал лимонад. А уж как они танцевали, этого мне вам вовек не описать.
Музыка снова смолкла, и Дуайо с подружкой сели за столик. Я слегка замерз и сказал об этом Дуайо.
«Что ж тут удивительного? — говорит. — С этого бабского питья разве согреешься?»
«Неужто от него можно замерзнуть?» — спрашиваю.
«Еще как, — отвечает. — Ты что, не знаешь об этом? Выпей-ка лучше пива».
«Хорошо», — говорю. И он купил мне пива. Пью это я пиво, а он и говорит:
«Хочешь согреться как следует, ступай потанцуй».
«Ты ведь знаешь, — говорю, — я не умею танцевать по-вашему».
«Как это по-нашему?»
«Вы танцуете, точь-в-точь как белые танцуют. А я по-ихнему не умею. Пойду, только людей насмешу».
Дуайо расхохотался. Да так, что никак не мог остановиться. Прямо зашелся от смеха. Подружка даже спросила, что с ним такое. Он ответил ей что-то на языке белых, и они захохотали пуще прежнего уже на пару. Дуайо объяснил мне, что когда люди танцуют, им нет дела до того, как танцуют другие. Здесь, в городе, всем наплевать, хорошо кто танцует или плохо…