Последняя емкость была высосана, и я бросил пистолет со шлангом на землю. А грузовиков все еще было полно, их очередь заворачивала за угол. Я повернул голову, чтобы размять шею, и замер. Очередь выходила за пределы стоянки на дорогу и терялась вдали, причем машины стояли в два, три ряда. Все это напоминало кошмар лос-анджелесской автострады в час пик. Линия горизонта мерцала и плясала от их выхлопных газов; в воздухе пахло гарью.
— Нет, — сказал я. — Горючее кончилось… Ничего нет, друзья.
Раздалось оглушительное громыхание — низкий гудящий звук, от которого заломило зубы. Подкатывал громадный серебристый грузовик-заправщик. По его борту было начертано: «Заправляйтесь „Филиппс-66“!»
Сзади из него вывалился толстенный шланг.
Я подошел, взял его, поднял крышку первого резервуара и пристроил шланг. Грузовик начал сливать горючее. Меня пропитывало нефтяное зловоние, то самое, от которого, должно быть, умирали динозавры, когда попадали в смоляные пещеры. Я заполнил еще две емкости и вновь приступил к работе.
Сознание мое настолько притупилось, что я потерял счет времени и грузовикам. Я отворачивал пробку, всовывал пистолет в отверстие, заправлял до тех пор, пока горячая, тяжелая жидкость не переливалась через край, затем завинчивал пробку. Волдыри на ладонях лопнули, сукровица текла по запястьям. Голова болела, как гнилой зуб, а живот выворачивало от вони.
Я чуть не потерял сознание. Но потерять сознание означало бы конец. Я должен был заправлять, пока не упаду.
Тут на мои плечи опустились руки, темные руки буфетчика.
— Идите внутрь, — сказал он. — Отдохните. Я поработаю до темноты. Попытайтесь заснуть.
Но спать я не мог.
Девчушка спит. Она растянулась на полу, положив под голову скатерть, даже во сне ее лицо перекошено. Я собираюсь ее вскоре поднять. Сумерки, буфетчик на улице уже пять часов.
А они все продолжают прибывать. Я выглянул в разбитое окно — свет от их фар тянется на милю, а то и больше, они посверкивают в сгущающейся темноте, подобно желтым сапфирам. Машины, должно быть, выстроились до самой автострады и дальше.
Теперь придется поработать девчушке. Я могу показать ей как. Она скажет, что не может, но придется. Ведь она хочет жить.
«Хотите стать их рабами? — говорил недавно буфетчик. — Именно этим все и кончится. Хотите провести остаток жизни, меняя масляные фильтры каждый раз, когда одна из этих образин дуднет в гудок?»
Может, мы могли бы убежать. Сейчас нетрудно пробраться по дренажной канаве, если иметь в виду, что они стоят вплотную друг к другу. Бежать по полю, по топким местам, где грузовики завязнут, подобно мастодонтам, и дальше…
… обратно в пещеры.
Рисовать углем. Вот бог луны. Вот дерево. Вот малогабаритный грузовик «мэк», одолевающий охотника.
И даже не это. Сейчас мир почти сплошь залит асфальтом. Даже детские площадки. А для полей, топей и густых лесов существуют танки, полугрузовики, грузовики-платформы, оснащенные лазерами, мазерами, самонаводящимися радарами. И мало-помалу они переделают мир в такой, какой им нужен.
Представляю себе колонны грузовиков, засыпающих песком болота Окефеноки, бульдозеры, продирающиеся сквозь национальные парки, нехоженые пространства, сравнивая землю, утрамбовывая ее в одну громадную плоскую равнину. А затем прибывают асфальтоукладчики.
Но они — машины. Независимо от того, что с ними случилось, каким сознанием мы их всех наградили, они не могут воспроизводиться. Через пятьдесят или шестьдесят лет все они превратятся в ржавеющие груды, неподвижные каркасы, куда освободившиеся люди будут бросать камни и плевать.
И стоит закрыть глаза, как я вижу конвейеры в Детройте, Дирборне, Янгстауне и Макинаке, новые грузовики собираются рабочими, которые больше не отмечаются в табелях прихода-ухода, а лишь падают замертво и заменяются другими.
Буфетчик уже слегка пошатывается. Он тоже вконец измотан. Придется разбудить девчушку.
Два самолета оставляют за собой серебристые инверсионные полосы на фоне темнеющего на востоке горизонта.
Хочется верить, что в них люди…
Реймонд Карвер
Как же много воды вокруг
Мой муж сидит и ест. Но я сомневаюсь, что он по-настоящему голоден. Поставив локти на стол, он жует и смотрит в одну точку. Переводит взгляд на меня и отворачивается. Вытирает рот салфеткой. Пожимает плечами и продолжает жевать.
— Что ты на меня уставилась? — говорит он. — В чем дело? — и откладывает вилку в сторону.