— Ну, цыц, — со злобой гаркнул Бен. — Нечего тут реветь, цыц, сказано тебе. — Он толкнул братишку. — Понял? — Потом сразу: — Ну, не обижайся, Джимми, ну, пожалуйста, не плачь, Джим-Джим, мы пойдем смотреть на трамвай и на машины. Ну, не плачь, пожалуйста. — Увидев Мэйзи, которая медленно, словно во сне, шла по улице, сжимая в руке какой-то лист бумаги, он сказал: — Вот видишь, Мэйзи поведет нас гулять. — Но Мэйзи прошла мимо, вошла в дом.
Бесс заливалась громким плачем.
— Мама, — сказала Мэйзи и потрясла за плечи Анну. — Проснись, малышка плачет, ее нужно покормить.
Анна все еще спала, приоткрыв рот, все еще находилась где-то, где все очертания четки и багровы, и дышала глубоко и хрипло.
— Мама! — снова закричала Мэйзи. — Ребенок плачет, проснись же, проснись!
Тело Анны окаменело, затем дернулось. Вся дрожа, она вскочила.
— Что? — вскрикнула она каким-то чужим голосом. — Что такое?.. А… — Кухня, неоконченная стирка, смутно белеет чье-то лицо; вроде бы Мэйзи. — Она потерла рукой лоб. — Наверно, я уснула. А… что ты говорила, Мэйзи?
— Бесс плачет, мама.
— Да, плачет Бесс. — (Лицо Мэйзи плясало как на волнах. Какая мука пробиваться сквозь эту тяжесть.) — Принеси-ка мне ее сюда. — Опять она куда-то провалилась. Затем, вздрогнув: — Батюшки, так ты уже вернулась? Долго же я проспала. А мне еще обед готовить и белье развешивать. Встаю, сейчас же встаю. — Но она снова рухнула в кресло. — Уилл уже вернулся?
— Нет, мама. — С рассеянной улыбкой: — Он сказал, он хочет поиграть в мяч.
По-прежнему рябит в глазах. Невыносимое жжение, и все в тумане, и все вокруг плывет. Плач ребенка то стихает, то вновь пробивается.
— Тише, малышка, — машинально говорит она и вытаскивает грудь. Потом зовет: — Мэйзи. (Господи, каких же усилий ей стоит поймать ускользающую мысль и ее выразить.) Ты сходи в лавку, возьми полный судок лярда, а приказчику скажи, чтобы за нами записал. Ты скажи ему: пожалуйста. А сперва принеси мне малышку.
Комната плывет, качается, или это она сама плывет? Кажется, она не держит Бесс на руках и еще ее не кормила. Тянула, тянула, до самой кости дососалась, думает Анна, а пощупала пальцами — сухо. Она попыталась встать. Крутой волной взметнулась дурнота, помедлила секунду и захлестнула ее; Анна снова опустилась в кресло. «Это все, наверно, стирка. Так меня измотала, что, кажется, рукой не шевельну тысячу лет».
Внезапно Анна рывком встала и спотыкаясь подошла к столу. Тут она наконец пришла в себя. Уложила на стол малышку, сняла с нее мокрую пеленку, завернула в сухую. Листок бумаги, который Мэйзи положила на стол, прыгал у Анны перед глазами, и она не разбирала слов. Прошло порядком времени, прежде чем она сумела прочесть, что там написано.
В другое время сообщение о том, как Мэйзи плохо успевает в школе, полоснуло бы ее по сердцу как ножом, но сейчас она лишь аккуратно его сложила и сунула в карман.
— Принесешь еще один такой, я из тебя душу вытрясу, — проговорила она, обращаясь к пустой комнате. И, повернувшись к Бесс, добавила: — Известно тебе, что ученье — единственная ваша надежда в этом мире? — Она усмехнулась, вспомнив задумчивый взгляд Мэйзи, такой отрешенный, словно она витает бог знает где. «Я хочу увидеть всех наших ребятишек, Джим, счастливыми, не такими, как мы с тобой стали. Счастливыми и учеными». — Она подняла руку и погладила его по щеке.
Тут ее сильно шатнуло, и она ухватилась за край стола. «Держись, Анна, старушка, — сказала она себе, — держись». От жарищи этой в голову ударило, успокоительно пояснила она самой себе. Волна боли подхватила ее, обдала всю с головы до ног, так что она закачалась. Где же… это… кресло? Э, да она и впрямь больна. Чего доброго, еще помрет. В спине что-то трясется, в голове как молотком стучит.
— Уилл! — позвала она слабым голосом. — Мэйзи!
Тебе следовало бы знать, что, когда они нужны, их еще сроду не оказывалось на месте. И потом ты ведь сама же послала Мэйзи в лавку, язвительно напомнила она себе.
Какие ужасные рыдания, их невозможно слушать. Перестань же, Анна, попросила она, перестань, ну не надо быть ребенком. Но оказалось, это плачет Бесс. Просто Бесс. А что же все-таки с тобой случилось? Ну вот, опять головокружение и боль. Анна опустилась в кресло, глубже, еще глубже вдавилась в него, и оглушительные удары сердца заполнили все вокруг.
Немного погодя она подняла голову.
— Я, пожалуй, тут маленько посижу, — сказала она вслух. — Но не долго. А то еще, упаси бог, Джим увидит.
Лицо у Бесс очень красное и какое-то чудное. Неужели он все время стоял возле дверей, глядел и слушал?
— Уже почти пора, — она постаралась сказать это как можно громче. — Я тебе вроде не велела уходить.
— Нет, ты мне ничего не говорила, не буду тебя слушать, — он повернулся к дверям и хотел выйти.
— Стой, пойди-ка сюда, ты… О! — Ее крик был страшен. Когда она пыталась приподняться, волны боли снова сомкнулись над ее головой и что-то жуткое ринулось на нее сверху и вонзило когти в ее спину.
— Мамочка! — взмолился, подбегая, Бен. — Мамочка, не заболей, не надо.
— Нет, Бен, мама не заболеет. — Потом слабым голосом: — А ты не мог бы одну минутку подержать Бесс… — (ну вот, теперь немного получше) — и не уронить ее? Просто переложи ее в корзину.
Джимми тоже здесь. Но лучше не вставать. Посидеть и собраться с силами. (Самое главное остаться на месте, не позволить, чтобы тебя опять уволокла куда-то лихорадка.)
— Бен, Джимми, хотите помочь маме приготовить обед? Бен, принеси вон оттуда сковородку и ножик, а потом пойдите вместе с Джимми к мешку и носите мне сюда картошку, пока я не скажу «хватит». Вот и хорошо. Вот хорошо.
Она сжимала в руке наполненный лярдом судок, и снился ей сладкий сон о ферме и о сумерках, сгущающихся над благоуханным миром, и на лицо ее не падали тени от поднимающихся над нею зданий, и ноздри ее не подергивались от зловония, и взгляд ее был спокоен, так как она не видела сновавших вокруг людей, погруженная в сладкий сон, о котором не рассказать словами, как вдруг кто-то твердый на нее налетел и громкий голос прогремел: — Ослепла ты что ли, дрянь паршивая? — Затем ее толкнули в живот и она растянулась на мостовой. В ноздри ей ударил запах перегара. (Она помнит этот запах — он пробуждает страх. Казалось, ей в лицо что-то ткнулось, мокрая земля, да нет, забыла что. Сейчас поднимут и потащат сквозь черноту страха.) На щеке что-то мокрое, это не кровь, это плевок, она прямо на него упала. В ней все перевернулось, когда она наконец поняла. Она стала подниматься с жесткой мостовой. Значит, все это на самом деле? Она пощупала обочину тротуара рукой. Да, это все на самом деле.
Со скрежетом мимо промчался трамвай, рванув по обнаженным нервам. Мелькнули застывшие, хмуро сосредоточенные лица. Ужасные лица, на каждом из них маска усталости, ненависти, вожделения, лица, не знающие ее, не видящие ее.
Длинная улица уходит вдаль, у нее нет конца, по ней можно ехать и ехать мимо подпирающих друг друга кривобоких домов. Неба нет, лишь небольшой просвет, он тускнеет на глазах, растворяясь во мраке.
Она ухватилась за фонарный столб. Его массивность внушали ей ужас. Вот тут впервые она увидела улицу и людей, и словно смерть на нее опустилась. В окне подвала, прямо перед ней, сидела женщина, кошмарно скалясь, с огромными черными синяками вокруг глаз. Человек в солдатской форме, увидев ее, стал, пошатываясь, спускаться вниз по ступенькам. Окопная штора упала. На самом деле, да, значит, все это на самом деле.
Внутри столба что-то прерывисто дребезжит, как будто там колотится чье-то сердце. Мэйзи отскочила от столба. Позади нее раздался крик. Медленно-медленно, с огромным усилием она повернула голову. Из дверей закусочной выволокли на тротуар какого-то бродяжку, и человек, остановившийся на пороге, гаркнул:
— Сунься ко мне еще раз с такими штучками, паршивец, я на тебе живого места не оставлю.
Он дал пинка бродяжке, тот замер на тротуаре, а мужчина пнул его еще раз и еще. Вокруг рожи, изуродованные смехом, и кошмарный, сиплый, ликующий гогот поднимается с улицы к небу.