Он взял ее на руки и понес к дому. Отец.
— Скажи, ты испугалась? Испугалась? Наша мама заболела, Глазастенький, очень сильно заболела. Мама больна, и доктор говорит, ей нужно все, чего мы не можем купить, перечислил мне все, что ей нужно, только не сказал, как это раздобыть (вопль миллиона распухших глоток), перечислил все, что нужно, но не сказал, как раздобыть. Как ты замерзла, детка. Что это тебя понесло на самый конец улицы? Поцелуй папу и пойдем домой, и я сделаю все, как на ферме, обогрею тебя, затоплю печку, возьму тебя на руки, и ты уснешь…
И Бесс тоже заболела, мне и невдомек, а она слепая как крот. Он лекарств велел купить. Все нужно, неизвестно только, как нам это раздобыть. Ну, не дрожи так, деточка. Сейчас согреешься, я жарко, жарко печку натоплю.
Нет, он не в силах больше говорить. Он смотрел, как разгорается пламя, дрова потрескивают, а пламя меркнет и вспыхивает опять. Накрыл Анну и ребенка одеялом. Нет, он не в силах больше говорить. Он сидел на кухне, прижимая Мэйзи к груди, рассвет лупил в окно, как в барабан, и в голове его ворочались мысли такие громадные и бесформенные, такие горестные и ужасные, что их нельзя было облечь в слова, их никогда не облекут в слова, просто придет день, и руки сами это выговорят, руки.
VI
Она пролежала два дня не двигаясь, в милосердном забытьи, которое наполовину было сном, а наполовину бессознательным состоянием, и вынырнула из него лишь один раз, сказав: сейчас я встану, Элси, — но сама не шевельнулась, просто лежала, разглядывая пятна на потолке, а потом опять провалилась в сумеречный полумрак. Однажды в ее сон проникли отчаянные вопли Бесс, и она вытащила дрожащими пальцами грудь, собираясь встать и покормить ребенка. Это увидел игравший возле кровати Бен и побежал за Элси. Та успела как раз вовремя, чтобы удержать уже почти поднявшуюся с кровати Анну, приговаривая: лежи смирно, золотко, поспи, тебе еще надо поспать, лежи смирно, и Анна под конец послушалась, положила на подушку голову и закрыла глаза. После этого случая Бесс по целым дням держали во дворе, чтобы не было слышно, как она плачет.
С первых дней каникул Мэйзи и Уилл, опьяненные свободой, где-то по целым дням пропадали. Проголодавшись, являлись домой и бурно ссорились во время этих кратких набегов на кухню.
— Что с вами творится, честное слово, не понимаю, — удивлялась Элси, — вытворяете бог знает что, а в соседней комнате лежит больная мать, и ей нужен полный покой. И не совестно тебе обижать сестричку, Уилл? А тебе, Мэйзи, тебе надо бы дома сидеть да присматривать за Джимми и Беном. Ведь ты теперь их маленькая мама. А ну, назад, это куда же снова понеслись, назад! — Последнее слово выкрикивалось вслед обоим беглецам, которые уносили с собой награбленную добычу — хлеб с жиром. И дом снова становился пустым и тихим, слышно было лишь, как ходит по комнатам Элси да Бен шуршит кусочками материи, из которых складывает орнаменты возле постели Анны на полу.
А в пять, после того, как уходила Элси, тишь сгущалась, темнела, лучи предзакатного солнца наполняли комнату сонной дымкой и ее отблеск падал на лицо Уилла, осторожно вошедшего в комнату взглянуть на мать, вспыхивал за спиной Мэйзи, которая вынимала из корзинки Бесс, чтобы взглянуть, не нужно ли переменить пеленку, ореолом окружал головенку Джимми, который тоже пробирался в комнату, соскучившийся и очень грязный. В этой сгустившейся тиши Уилл и Мэйзи вынимали из печки тяжелые кастрюли, Мэйзи накладывала еду в тарелки, и они вместе выносили их на заднее крыльцо и сидели там — Мэйзи, и Уилл, и Бен, и Джимми, — смотрели, как пламенеет закат, как разливается сперва по горизонту, затем тускнеет, а сами ужинали.
В семь появлялась миссис Крикши, нянчила разбушевавшуюся Весе, готовя ей еду, затем кормила ее из бутылочки и тихонько что-то напевала ей, потом умывала на ночь Бена и Джимми; и наконец, когда совсем сгущалась темнота, приходил Джим, молча ужинал в одиночестве, перевязывал пальчик Бена, отправлял спать старших ребят и сидел, терзаясь заботами, в окутавшей крылечко мягкой тьме, и прикидывал в уме, как растянуть деньги до получки, разгоняя этими мыслями сон, затем на ощупь готовил для Бесс еду и только после этого ложился спать; дом до рассвета застывал в причудливой пустынной тишине, затем начинался еще один такой же день.
В воскресенье, на третий день, когда Джим был дома, в болезни Анны наступил новый поворот. Каждый раз, когда Джим входил в комнату, она лежала, отвернувшись к окну, и казалась бы спящей, если бы не широко раскрытые глаза и вздрагивающая рука на горле. Спи, усни еще, говорил он, спи, но она не отвечала ни слова, не отвечала, не смотрела на него и не спрашивала, почему она лежит в постели и что случилось. Один раз жалобно проговорила: «Ой, как груди жжет, ведь они полные», — но, увидев, что он подходит, резко отвернулась и спросила чужим голосом: «Бесс кушает хорошо?», — и не успел он ответить, как глаза ее закрылись; Анна вроде бы уснула, и Джим не стал ее тревожить.
Позже Элси помогла ей встать, и они вдвоем отправились в клинику. Анна, все такая же невозмутимая с виду, шла рядом с Элси, сжимая в руке сумочку, в которую Джим сунул написанную доктором бумагу. За всю дорогу Элси не удалось вытянуть из Анны ни слова. Но в клинике, где стоял запах гниющего тела и лица искажала боль, она забрала у Элси Бесс, крепко прижала ее к себе и отрывисто и зло проговорила: «Не надо было приносить сюда ребенка, не надо было ее приносить». Всю дорогу до дому, трясясь в трамвае по грязным улицам мимо вонючих домов, она крепко прижимала к груди пронзительно орущего ребенка.
Дома, притиснув к воспаленным грудям подушку, точно так же как перед этим прижимала Бесс, она, полная изнеможения, погрузилась в сон, и в этом сне искаженные болью лица мелькали перед ней нескончаемой чередой.
На кухне Джим говорил миссис Крикши, которая сшивала из брезента непромокаемую накидку:
— Единственный способ как-то сэкономить деньги. Перестанут каждую неделю вычитать на спецодежду из получки — и на том спасибо. Но вы думаете, мне вернут хоть один цент из тех денег, что я уже выложил? Ни единого. Они сказали: у нас тут не контора по сдаче напрокат рабочего оборудования.
Тут он увидел в дверях Анну.
— Анна! Тебе еще нельзя вставать. Что случилось, тебе что-то нужно?
— Дом… Нужно в доме убраться…
— Тебе сейчас в самый раз заниматься уборкой. Иди, ложись.
Анна ответила сомнамбулическим голосом:
— Грязь, так говорится на плакатике. Грязь…
— Не думай об этом. Тебе вставать не велено.
— …источник всех заболеваний. Болезни…
— Она вроде бы как не в себе, — пояснил Джим миссис Крикши. — Пойдем-ка. — Он подошел к жене, но не сразу решился до нее дотронуться. — Ложись в постель. Ты ведь столько крови потеряла.
— Распространение микробов… — Он тронул наконец ее рукой, и Анна отшатнулась. — А, миссис Крикши, — сказала вдруг она самым естественным и сердечным тоном, и опять заговорила словно в трансе: — Ваши дети… подвергаются инфекции… о, эти плакатики…
— Ты больна, ты очень больна. Ну, пойдем же.
— Дом… — Анна стала ломать руки. — В клинике так страшно. Сидят все эти несчастные больные…
— Не нужно волноваться. Залезай под одеяло.
— …все эти несчастные больные и ждут. Каких только на свете нет болезней. А ребеночка туда не нужно было приносить, не нужно было ее брать…
— Говорю тебе, не волнуйся. Натяни как следует одеяло.