Ну да, конечно, он должен пойти. Она не может вечно распоряжаться Джо, он не ее собственность. Его семья — хотя она и не любит их всех — имеет на него права. Это правильно — он должен навестить свою бабушку.
— Ну понятно… Я как-то не сообразила. Конечно, ты должен пойти.
— А как же ты…
— О Джо, не смотри на меня так, не огорчайся. У меня куча дел. В саду… Там надо кое-что привести в порядок, и надо сходить проведать мисс Клару — уж не заболела ли она, ее не было в церкви.
— Я не хочу, чтобы ты оставалась одна.
— Да я в полном порядке, Джо. И все будет в порядке.
— Просто я не могу не пойти, я обещал.
— Ну конечно, сегодня же пасха. Бабушке захочется повидать вас, всех вас.
— Завтра я приду. Я не оставлю тебя одну еще на целый день.
— Джо…
— Да?
Ей хотелось сказать ему, что он очень хороший и она любит его, что он не должен позволять ей вечно использовать его, посягать на его свободу, на его личную, отдельную от нее жизнь. Но она так ничего и не сказала, только положила руку ему на плечо, когда они пошли прочь от церкви.
Сидя на послеполуденном солнце перед домом, она понимала, что дело в ней самой, а не во всем, что ее окружало, и это порождало в ней ненависть к себе и желание освободиться от себя. Но она оставалась тем, что она есть, как и ее положение, ее вдовство, оставалось неизменным, и ничто никогда не могло измениться. Вчера, собирая цветы и украшая могилу, она слишком быстро поддалась обману, преисполнилась надежд и довольства; ей казалось, что она полностью примирилась с тем, что осталась теперь совсем одна и никогда уже не свидится с Беном на этом свете, и у нее хватит, должно хватить сил перенести это.
Но она не могла с этим справиться, не могла поверить в себя. И если так оно и будет всегда, если ее будет то подымать над землей, то швырять на землю ничком, если никогда не будет ничего устойчивого, прочного, если ни радость, ни скорбь, ни удовольствие, ни боль не имеют ни смысла, ни конца, тогда она не в силах больше жить.
Перед полуднем она пошла в деревню к дому мисс Клары; ей хотелось побыть с кем-то, после того как Джо ушел с Брайсами в Дэттон-Рич. Она не сердилась на него за это — просто ей не хватало его, да и завидовала она этой новой близости, возникшей в семье Брайсов, в семье, от которой она сознательно отгораживалась всю жизнь.
Мисс Клары не оказалось дома; и передняя и задняя дверь — обе на замке. Значит, и у нее в конце концов нашлись друзья или родственники — люди, о которых Рут ничего не было известно.
А ее дом был пуст, Бена не было здесь, и то, скрытое от глаз в украшенной цветами могиле, — оно все таяло с часу на час, и скоро и его не станет. И Рут вдруг показалось, что Бена никогда и не существовало вовсе.
Она закрыла глаза, но взбудораженные мысли продолжали кружиться в мозгу, и ей стало не легче, а хуже: казалось, жаркая кровь приливала у нее к вискам, захлестывала ее, била в закрытые веки, мысли путались, ей становилось дурно; она открыла глаза, стараясь прийти в себя, уцепиться взглядом хоть за что-нибудь, за что-нибудь — за дерево, за осла, за большой камень слева… И, упав ничком в траву, она заплакала от отчаяния, раскинув руки, сжимая кулаки, повторяя:
— О господи, о господи… Я же поняла… И вот я опять не понимаю. Я ничего, ничего не понимаю… О господи, я схожу с ума.
Ее испугали эти, произнесенные вслух слова: «Я схожу с ума». Она лежала совсем тихо, а в земле, под ней, шла, казалось, своя жизнь. «Я схожу с ума». Замерев, она ждала, что еще мгновение — и произойдет последний, окончательный, страшный взрыв, нестерпимый свет вспыхнет, взвихрится, что-то накатит на нее, как волна, круша все вокруг, проникнет внутрь, и она сойдет с ума, завизжит или захохочет, непроизвольно, неукротимо.
Ничего не произошло. Все было спокойно и мирно. Рут чувствовала тепло солнца на затылке и на раскинутых руках. Она задремала, и ей вспомнилось кладбище в цветах и показалось, что вот, сейчас, ей откроется какая-то великая и очень простая истина, которая объяснит ей все — и ее жизнь, и жизнь Бена, и его смерть, и все, что существует в мире, живет и умирает.
Она сама не знала — спала она или нет, но только когда совсем очнулась, почувствовала, что отдохнула и не было больше ни смятения, ни страха. Она спасется; так или иначе, она еще может спастись.
Нет.
Она медленно поднялась с земли. Что-то стало на свое место, но уже по-другому. Нет, спастись не в ее власти. Одна истина открылась ей тогда, в страстную пятницу, другая — теперь. Все, что она думала, делала, все, что она чувствовала со дня смерти Бена, не имело значения, ибо чувства обманчивы.