Мужчина повел лошадь в сарай распрягать. Спина и шея ее блестели от пота. Тонкими струйками стекал он по ногам, темными круглыми каплями падал с боков на землю.
А в доме молодая женщина, прильнув к пожилой, умудренной опытом миссис Кланси, полной, приземистой, с добрым материнским лицом, говорила:
— Как я боюсь…
— Ну-ну, милая. Бояться не надо. Увидишь, все обойдется. Господь милостив к нам, — женщинам равнины. — В голосе ее звучала ласка.
Она принялась хлопотать, согрела воду и склонилась над дрожащей от страха и озноба женщиной.
Вошел муж. Молодая женщина взглянула на его встревоженное лицо и через силу улыбнулась ему. Он хотел чем-нибудь помочь. Но миссис Кланси приказала ему выйти во двор.
— Вот почему я за то, чтоб иметь детей, — сказала она. — Если мужчина когда и холит жену, то как раз в эту пору. Никогда они не бывают добрее и заботливее.
Женщина скорчилась от боли на краю кровати.
— Тебе надо сейчас больше ходить, пока не придет твое время, милая. Все обойдется — ты же такая большая и крепкая. Ходи, ходи по комнате — так надо.
Женщина опять принялась ходить. Когда подступала боль, она цеплялась за железную спинку кровати и раскачивалась из стороны в сторону, беззвучно шевеля губами. Лицом она прижималась к кнуту, висевшему в изножье. Едва боль отхлынула и она с трудом перевела дыхание, ей почудился запах акации, исходивший от рукоятки.
Женщина опять стала ходить. Она остро чувствовала в эти минуты свое одиночество. Мужа не было рядом с ней, казалось, он где-то так далеко. Ей было бы намного легче, если бы тут была мама…
Жара в доме стояла нестерпимая, по комнате надоедливо кружили мухи. Шагая взад-вперед, женщина с ужасом ждала, что вот-вот она погрузится в пучину боли. И у нее не хватало мужества поторопить приближение этой сотрясающей тело муки.
— О боже! — только шептала она.
— Не, борись с этим, милая, — погладила ее руку миссис Кланси.
Немного погодя она сказала:
— Ну, приляг-ка лучше, милая.
Но молодую женщину это испугало.
— Не могу я лежать! — выкрикнула она. — Еще рано!
— Нет, милая, ты приляг, приляг.
— Мне хочется стать на колени прямо на пол…
По щекам ее текли слезы.
Мягко взяв ее за плечи, повивальная бабка повела ее к кровати, бормоча слова утешения.
Женщина лежала, разглядывая сильно провисший над кроватью ситцевый полог. Там копился песок, нанесенный туда пыльными ветрами, и ткань растянулась, словно под тяжестью недвижного тела. С каждым летом его накапливалось там все больше, и она боялась, что ситец прорвется и ее засыплет песком. Джон давно обещал выбрать его оттуда.
Повивальная бабка привязала к спинке кровати два полотенца.
— Когда станет худо, ухватись за них.
Когда станет худо! Она слабо улыбнулась. Когда станет худо…
— О, боже мой!
Миссис Кланси села рядом с ней.
Сквозь слепящую боль, которая будто выла, рычала и как молния вспыхивала в комнате над ее широко раскрытыми, невидящими глазами, она откуда-то издалека слышала голос повивальной бабки:
— Ну-ну, милая. Бояться не надо. Господь милостив к нам, женщинам равнины. Ну, ну, держись.
В замужней жизни молодой женщины не было минуты, когда бы ее не одолевали заботы и всякие думы: заболела собака, не несутся куры, мужнины тревоги… А теперь не существовало ничего, кроме ее собственных мук. Едва становилось чуть легче, она неотступно думала только о том, что вот-вот опять начнутся схватки. А силы ее и мужество с каждым разом таяли.
Когда приступы боли становились острее, она судорожно сжимала в руках полотенце — в мозгу ее лихорадочно вспыхивали обрывки мыслей, отдельные слова. В измученном теле было как бы два человека — один страдал и стонал, другой взирал на это с мрачным спокойствием.
— Не могу больше… Не могу… Сейчас закричу… Ой, боже мой… Ой! Я плачу… жарко… мама… Позовите маму… Больно, больно, БОЛЬНО!
Женщина исходила криком. Она чувствовала, как страшная боль захлестывает ее, погружая разум в кромешную тьму.
— Не бойся, милая. Господь милостив к женщинам равнины. Теперь уж скоро.
— Не могу! Больше не могу!
И она провалилась во тьму, где не было ничего, потом опять услышала будто вопли демонов, и снова стала куда-то падать… Боль отступала, и женщина, обессиленная, лежала, и ей было невыразимо страшно при мысли о новой схватке, еще раз и еще…
— О, миссис Кланси, — шептала она, — я не могу больше. Не могу. Лучше умереть. Лучше умереть…
А мягкий, почти материнский голос утешал ее:
— Ты же такая большая и крепкая. Не бойся. Господь милостив к женщинам равнины. Теперь уж совсем скоро.