И вдруг он услышал за спиной хихиканье молоденьких конторщиц. Элвин покосился на них через плечо, словно актер, опасающийся, не освищет ли его публика.
Молодые женщины появились в отделе недавно. Они сидели за длинными столами, раскладывая в алфавитном порядке квитанции на получение денег — работа, которую прежде делали мужчины. Женщины хватались за любой предлог, чтобы бросить работу, поболтать и похихикать. Приметив Элвина, они стали часто о нем говорить и подшучивали над ним, когда он проходил мимо. Когда Элвин отказался наконец от работы у стойки и вернулся за прежний свой стол, он старался не смотреть в сторону женщин. Если б он мог забаррикадироваться от них стеной из толстых гроссбухов, он бы непременно это сделал.
Однажды вечером, после обеда, когда служащие приступили к сверхурочной работе, одна из молодых женщин, пообедавшая в соседнем отеле и опоздавшая на работу, внезапно остановилась перед столом Элвина. Даже не взглянув на него, она вынула из сумочки крохотное зеркальце и губную помаду, неторопливо сняла шляпу, пригладила волосы, накрасила губы и, наивно склонив головку набок, бросила на него дразнящий и волнующий взгляд. Потом вдруг прижала к губам тонкие пальчики с красными, наманикюренными ногтями и послала ему воздушный поцелуй. Молодые женщины за столами дружно захохотали, и только возмущенный звон колокольчика из стеклянного кабинета мистера Фаусетта заставил их умолкнуть. Элвин почти уткнулся пылающим лицом в какую-то подшивку. И весь вечер до конца работы он не поднимал глаз от подшивок, которым вскоре предстояло отправиться в подвал вместе с остальными «скончавшимися» папками.
Но с тех пор эта молодая женщина не выходила у него из головы. Звали ее Джун Смитуик. Не в силах удержаться, он то и дело украдкой бросал на нее взгляды. А она всегда их перехватывала. Иногда она чуть заметно улыбалась ему; иногда дерзко подмигивала и со смехом оборачивалась к своим подругам. Он слышал ее смех, но не обращал на него внимания; какая-то внутренняя сила заставляла Элвина ловить ее взгляды.
Однажды он вообразил, что она к нему неравнодушна. Быть может, даже влюблена. Это, конечно, невероятно, и все же мысль эта льстила и радовала. Ему казалось, что молодые люди, которые насмехались над ним, смотрят теперь на него уважительно и вообще совсем иначе. Быть может, они догадались, что он завоевал сердце Джун? Но это, конечно, не удержит их от попыток покорить ее. Элвин их прекрасно понимал. Конечно, в Джун Смитуик было нечто такое, что притягивало мужчин. Она вся такая нежная и округлая, кожа у нее казалась золотистой, а волосы цвета темного меда. От нее веяло ароматом крепких духов; она часто вынимала пудреницу, приглаживала волосы и проводила по губам помадой. Даже у самых хмурых старых клерков прояснялись лица, когда она проходила мимо их столов.
Однажды зимним утром она пришла очень бледная и пожаловалась на головную боль.
— Ты бы пореже выходила по вечерам, Джун, — сказала одна из ее подруг.
Днем у Джун Смитуик начался озноб, хотя она и другие девушки сидели, прислонясь спиной к горячим батареям отопления. Каждый раз, когда открывалась какая-нибудь дверь, в комнату врывался холодный воздух, и клерки ворчали и чертыхались. Тусклый серый свет просачивался сквозь единственное окно, выходящее в небольшой дворик, окруженный высокими кирпичными зданиями. Казалось, одному только мистеру Фаусетту было уютно в своем стеклянном кабинете с горячими батареями.
Близилось время утреннего чая, когда Джун вдруг обхватила голову руками и уронила ее на стол. Все мгновенно бросили работу. Элвин первый вскочил со стула и подбежал к ней, но, не зная, что делить, стоял и смотрел на нее, пока двое сотрудников не подняли ее на ноги и не увели из комнаты. В полной растерянности Элвин вернулся к своему столу. Он прилежно листал страницы лежавших перед ним толстых гроссбухов, но в глазах его мелькала скрытая тревога.
Все утро, пока Джун лежала в дамской комнате, он беспокойно ерзал на стуле, или вставал из-за стола и ходил по комнате, пли нерешительно останавливался в проходе, устремив взгляд на «женский» стол. Но как только Джун вернулась, Элвин снова принялся за работу с легким сердцем и в праздничном настроении. Он улыбался про себя от восхитительно радостного ощущения в душе.
Однажды, когда она приблизилась к его столу, он сказал дрожавшим от волнения голосом: