Лишь тогда удалось мне рассмотреть этих смельчаков. Я называю их смельчаками, но в сущности они лишь исполняли приказ — иными словами то, что каждый бы делал на их месте. Однако они вызывали во мне особую симпатию благодаря крепким словечкам и смеху, что волнами прокатывался по их рядам. Они проклинали и реку, и зиму, и подлые эти льдины. И более всего судьбу, отрядившую именно, их эскадрон дежурить в тот день. Проклятья заглушали лошадиное ржанье. Возгласы и смех заглушали проклятья.
«Да ведь это драгуны капитана Бураго!» — воскликнул я.
«Конечно! А вот и он сам! Как дела, Саша?» — окликнул князь Алексей всадника, показавшегося неподалеку от нас. Судя по всему, он направлялся к генералу рапортовать о том, что первая партия переправлена.
«Для купанья холодновато», — отвечал Бураго, не сбавляя хода. Под узенькой полоской усов сверкнула улыбка. На высоких его сапогах, на лошадиной сбруе поблескивали сосульки. И лошадиное брюхо тоже топорщилось острыми ледяными иголками.
«А-а, — протянул он, заметив меня. — Увековечиваете нас, Миллет?»
«Спасибо, что надоумили!» — отозвался я на шутку. Но под воздействием его слов и впрямь поспешно вынул альбом, и кипа рисунков, что сейчас перед вами, в какой-то мере обязана своим появлением капитану Бураго. Однако первым долгом — несколько слов о нем самом.
Я познакомился с ним еще до того, как мы перешли через Балканский хребет. Но были мы не накоротке. Просто случалось пировать в одной компании. И скажу сразу — он умел пить. Вижу, дорогой мой Барнаби, вы усмехаетесь. Рискуя отклониться от предмета своего повествования, добавлю все же, что умение пить, на мой взгляд, есть подлинный талант. Да, да, господа, далеко не всякий обладает этим талантом! Некоторые берут бокал так, будто прикасаются к гадюке. Другие напиваются так глупо, что хочется прочесть им проповедь о вреде алкоголя. А суть ведь в наслаждении, а не в пьянстве! Помню, как поднимал свой бокал Бураго, мгновение-другое держал его перед собой и смотрел сквозь него, словно говоря: доколе живы, мы, так будем жить! Что скажете об этой философии, господа? Вероятно, был он последователем Омара Хайяма — независимо от того, читал он «Рубайи» или не читал!
Что касается его наружности, Саша Бураго был писаным красавцем, наши дамы уже успели это отметить. Но на меня производило впечатление иное: он прославился на всю дивизию тем, что по утрам всегда опаздывал.
«Что, Бураго, опять сегодня проспал?» — обычно спрашивали его.
Сам командующий армией выговаривал ему за это. А он в ответ:
«Беда моя в том, ваше превосходительство, что я поздно ложусь, тогда как вы рано встаете!»
Помнится один случаи: Гурко как-то приказал дежурному адъютанту разбудить его затемно, до рассвета. Оказавшийся рядом капитан Бураго сказал:
«Не прикажете ли, я разбужу вас, ваше превосходительство?»
«Почему вы?» — удивленно обернулся к нему генерал.
«Все равно ведь я в этот час буду еще бодрствовать!»
Мне припомнился этот случай, пока я наблюдал, как Бураго рапортует генералу Гурко. Должно быть, потому что оба они сейчас смеялись, как тогда.
3
Финляндский полк насчитывал полторы тысячи штыков, и, если разделить эту цифру на шестьдесят три, получается, что эскадрон вынужден был более двадцати раз переправляться через реку на другой берег и столько же раз возвращаться. Это потребовало долгих часов. Добавьте к этому напряжение, усталость, холод, всяческие промедления. В особенности промедления. Неприятель в конце концов обнаружил, что происходит, и заснеженная равнина по ту сторону железной дороги гудела от выстрелов. И показалось мне, что там взметнулись огни и облака дыма, утонувшие вскоре в тумане.
— Постойте, Миллет! Вы ошиблись! — раздался возбужденный голос Пшевальского (или Пжевальского).
Все удивленно обернулись.
— В чем дело? — первой опомнилась невеста художника.
— Почему же выстрелы? Вы обещали бескровные сражения, Миллет!
— Да. Но я ничего и не сказал о кровопролитии. Кроме того, мы наблюдали издалека, не так ли?