Композитор что-то проворчал себе под нос. Ответ не убедил его, но он не решился настаивать.
Фрэнк воспользовался паузой, чтобы сделать глоток, и лишь после того продолжал:
— Переправа, следовательно, затянулась почти до вечера. Все это время командующий армией и мы, его сопровождающие, спешившись, терпеливо ожидали конца операции. Сейчас мне трудно припомнить, о чем беседовали мы на протяжении этих долгих часов. Но о чем-то беседовали — несмотря на тревогу, все старались шутить. Несколько раз подъезжал к нам Бураго. Даже папаха на нем заледенела. (Папаха — меховая шапка, которая не входит в драгунскую форму, но на войне, да еще зимою на многое смотрят сквозь пальцы.) Так вот, Бураго остановился возле нас, заглянул ко мне в альбом и усмехнулся.
«Таким красавцем тебя изобразил, Саша, ничего не скажешь! — поддразнивают его штабные офицеры. — Одни усы чего стоят! Ишь вытянул в ниточку!»
А он на это:.
«Нет, господа, я недоволен. В действительности я куда красивей! Да и конь подо мной — вы поглядите только! — он смахивает на Россинанта…»
«Уж не хочешь ли ты, чтобы я изобразил тебя верхом на Пегасе?» — отозвался я.
«Так и знал! — воскликнул он. — Бог с тобой, если искусство того требует, — как видишь, так и рисуй!»
А когда возвратился в очередной раз с того берега и вновь оказался подле меня, то, наклонившись с седла, долго рассматривал новый набросок.
«Ого! — сказал он, присвистнув. — Это, видимо, мой Тимошка! Ха-ха! А эти кто же? Мирон, Афанасий, Петюха… Ну, прости, брат, тут я не согласен, они у тебя точно мокрые курицы. Бога ради, взгляни на них еще разок. Что скажешь? Орлы поднебесные, не правда разве?»
— Он рассмеялся, а я снова взглянул на его орлов. Бедняги, они промерзли насквозь, усы превратились в ледяные сосульки, но глаза горели огнем. И какие у них были глаза!
«Твоя правда, — согласился я. — Искусство искусством, но следует помнить и об истории. Вряд ли потомки захотят увидеть их такими».
Несколькими смелыми штрихами я выпрямил спины, поднял головы. Герои. Однако ничего доброго из этого не вышло, и Бураго первый недоуменно повел плечами. Пример, разумеется, мелкий, но достаточно красноречивый: так случается всегда, когда мы слишком заботимся о том, чего ожидают от нас потомки.
Меж тем финляндцы прочно укрепились на противоположном берегу и разворачивались вглубь, так что разорванной колонне турецкого арьергарда приходилось преодолевать препятствия в виде обледенелых рисовых полей, какие окружали и нас. А вскоре возникло еще одно препятствие — и не только для нашего противника. Туман. Залегший к полудню в рощицах и лощинах, теперь он хищно полз по снегу, окутывая рассыпавшихся по полю солдат, и мы с трудом различали, где свои, где чужие.
К счастью, эскадрон уже заканчивал исполнение своей задачи. Когда последняя партия пехотинцев (понимаю, что слово неподходящее, но более удачного не подворачивается) была переправлена, все мы, зрители, с облегчением перевели дух.
«Жалко коней, — сказал Церетелли. — Пропадут. Как только остановятся, сразу замерзнут!»
То была истинная правда. Облака пара плыли над тяжело дышавшими лошадьми, растягивая, разрывая полену тумана. Но лишь затем, чтобы она затянулась еще плотнее. Я уже видел обледеневшие гривы и хвосты.
«Скачите к кострам! — слышались голоса. — Несите попоны! Господа офицеры, дайте свои полушубки!»
И сейчас не могу себе объяснить, человеческое ли любопытство или профессиональное побуждало меня не спускать глаз с капитана Бураго. Я будто предугадывал, что он совершит нечто необыкновенное, в свойственном ему духе. Я кивнул князю Алексею, он мгновенно понял меня, и мы вместе последовали за Сашей. Тот спешил доложить генералу. И, отдав рапорт, глядя Гурко в глаза, сказал:
«Ожидаю следующего задания, ваше превосходительство!»
«Каков хитрец, а? — шепнул мне князь Алексей. — Считайте, приказ об отпуске уже у него в кармане!»
Я кивнул, подумав: уж кто-кто, а Бураго заслужил отпуск. Еще как заслужил!
Командующий армией переспросил изумленно:
«Следующего задания, капитан? — И лицо его приобрело строгое, официальное выражение. Лишь блеск необычайно светлых глаз выдавал его. — Возьмите Пловдив!»
«Пловдив?!»
Приказ прозвучал неожиданно, но Бураго подхватил шутку (так, во всяком случае, показалось мне) и ответил в тон ей:
«Слушаюсь, ваше превосходительство! Пловдив будет взят, ваше превосходительство!» — Отдал честь, вскочил в седло и поскакал к своему эскадрону, а мы дали волю смеху, который до той минуты с трудом удерживали.