Он улыбнулся и вошел в комнату. Начал мыться. Вода леденила пальцы, они становились чужими, словно сосульки, и сон, еще туманивший глаза, утекал вместе с ней. Спать расхотелось. И внезапно он почувствовал себя одиноким. Веранда, увитая виноградом, отсюда, из комнаты, выглядела невероятно унылой.
Андрей принялся нервно прохаживаться из угла в угол — внизу, во дворе, тетушка Минка распекала мужа, игравшего в нарды. Она возмущалась: зимой ей нельзя было пить вина, так как она страдала диабетом и потому даже глоточка не отведала этого проклятого зелья. С какой стати она должна окуривать эту «грязную» бочку?
Дядюшка Киро и офицер запаса молчали, но фишки их стучали по доске с таким упрямым треском, словно это был отголосок охватившего их отчаянно веселого безумия. Андрей улыбнулся, но постепенно улыбка сбежала с его лица и губы сжались, потому что он неожиданно вспомнил о Юлии…
3
Я училась на факультете болгарской филологии, но от театра отказаться не могла. Дважды в месяц мы с Андреем ходили в — театр, но у него это вызывало скуку. Мне казалось, что на протяжении всего действия вплоть до антракта он испытывает презрение ко всему, что происходит на сцене. Он одинаково воспринимал и классические и современные драмы и уверял меня, что актеры потешаются над публикой, исподтишка отпуская скабрезные замечания в «самые слезливые» моменты. Тем не менее он предоставлял мне возможность спокойно смотреть спектакль, но сам оставался безучастным, не способным вникнуть во что бы то ни было. Однажды во время антракта я попыталась съязвить по этому поводу, и Андрей взорвался. Он минут пять простоял в очереди за бутербродами, выглядел на редкость голодным и нервным, а из-за моей реплики у него кусок встал поперек горла.
— Видишь ли, — запальчиво начал он и отставил бутылку кока-колы, которую поднес было ко рту, — мне осточертели эти идеальные герои, которых ты превозносишь и которые не имеют со мной ничего общего. Графы и комиссары, рыцари и мещане… Моя жизнь достаточно сложна, а сам я, наверное, слишком прост, так как не испытываю особого желания обогащать свой духовный мир.
Андрей выпил кока-колу, как-то виновато посмотрел на меня и с искусственной наивностью, пугавшей меня, добавил:
— Эта пьеса мне нравится…
Он покупал программку спектакля, во время антракта вяло курил в фойе и с сожалением поглядывал на присутствующих. Провожал меня до дома и спокойно произносил:
— Это был чудесный вечер, Юлия, спасибо тебе…
В полумраке подъезда он казался красивым и отчужденным и чем-то напоминал мне те видения, которые в предвечернем сумраке мерещатся детям после чтения «Бегущей по волнам». Я поворачивалась и медленно поднималась по лестнице, чуточку огорченная, но исполненная одним-единственным желанном — запомнить это настроение.
Раза два в месяц у нас собирались студенты — мои сокурсники, которые читали свои стихи. Я настаивала, чтобы Андрей присутствовал на этих вечерах. Мы выслушивали, как он выражался, «мадам, похожую на старую деву», подслеповатую девушку; типа, напоминавшего «боксера среднего веса». Я приглашала их к себе, так как чувствовала, что им очень хочется кому-нибудь показать свои стихи. Мне нравилось слушать их при синем свете, скудном свете моего китайского фонарика. Я прикрывала глаза и ощущала присутствие Андрея в каком-нибудь случайном образе, в незамысловатом теплом созвучии. Андрей утверждал, что в эти часы я казалась ему особенно чужой, потому что напоминала святую — бледную, кристально чистую, очаровательную. Время от времени он делал «глубоко интеллектуальные замечания» и пытался погладить меня по бедру. Это ужасно бесило меня. А так как я запретила ему улыбаться, то он смеялся или с эффектной небрежностью допивал свой кофе. Меня сердило, что я оставляю в нем чувство независимости, причина этого заключалась в чем-то очень простом, только я не могла понять в чем…
Потом мы оставались одни, и здесь он получал возможность безответно оттачивать свое чувство юмора. Мы неторопливо допивали водку и возвращались к единственной, уже бесконечное число раз обсуждавшейся теме, которая вызывала в нем озлобление. В эти минуты он был похож на взбешенное животное в клетке: нервно метался по комнате, не обращая внимания на то, что задевает предметы, и не догадывался приласкать меня. Андрей не мог решить, поступить ли в аспирантуру (он действительно был самым умным парнем из всех, кого я когда-либо знала, и ему необходимо было осознать это) или стать адвокатом-практиком. Смешно насупившись, Андрей останавливался передо мной, и я должна была задать ему свой неизменный вопрос: