Меж тем туман рассеялся, и теперь нас окружала прозрачная ночь. С темного небосвода струили свет звезды. Снег фосфоресцировал. Чередуясь с телеграфными столбами, высились черные силуэты тополей. Вдали смутно угадывалось зарево пожара.
Мы выбрались на дорогу, что шла вдоль реки, и поскакали по ней, ожидая, что вот-вот нарвемся на прикрывающие турецкие части. Однако их либо не было вовсе, либо они попрятались, вспугнутые стрельбой. Порою мерещились нам впереди войсковые колонны противника. Позже навстречу полетел собачий лай; мы миновали чей-то разоренный хутор. И продолжали мчаться вперед — вдоль незамерзшей реки и ощетинившихся голых тополей, все дальше и дальше в неизвестность.
Драгуны уже не молчали. До меня долетали обрывки разговоров, шутки, перебранка. Уверяю вас, испытываешь очень странное, ни с чем не сравнимое чувство, когда воспринимаешь людей, не видя их лиц, а лишь слыша голоса, улавливая интонацию. Что волновало их? Мелкие, сиюминутные неприятности: у Фрола сползло седло; Дмитрию не терпелось по малой нужде, о чем он счел необходимым оповестить весь эскадрон; кто-то визгливым дискантом назойливо твердил, что у него обледенели сапоги. Но чаще всего слышалось:
«Эй, Иван, попадью-то крепко держишь, а? Смотри, не потеряй часом!»
И чей-то глубокий бас поспешно, словно только того и ждал, отзывался:
«Кабы ему не попадью, а поповну, он бы уж ее не выронил!»
Сознают ли они, думал я, размеры нашего безрассудства либо же просто притерпелись ко всему? Тогда как мой мозг не переставал анализировать и размышлять. От страха! Да, да, от страха! Ведь что намеревался совершить капитан Бураго? И на что достанет у него сил? Предположим, мы достигнем города. И даже войдем в него. Разве узкие его улочки безопасней, чем окружающая нас равнина? Быть может, Александр Петрович рассчитывает, что болгары, населяющие Пловдив, поднимут мятеж? Это вряд ли осуществимо. Армия Сулеймана вдвое, втрое превосходит численностью все население Пловдива, вместе взятое!
Вот какие мысли теснились в моей голове, пока мы мчались берегом Марицы в ту зимнюю ночь. Я пытался отгонять их, но они возвращались вновь и вновь, и, пожалуй, нет смысла долее занимать вас этим. Не стану говорить и о дальнейших препятствиях войсковых заграждениях, перестрелках, о беженцах, обозах, дезертирах… Опускаю все это… Час спустя из темноты выплыли какие-то строения.
— «Марата! Слава тебе господи! Привелось снова увидеть…» — воскликнул бай Никола, осеняя себя крестом.
Голос священника повторил это название, и голос маленького поповича также.
«Разве это не Пловдив?» — спросил я у Веты, поравнявшись с нею, — знаете, ведь ищешь любого повода.
Она обернулась, остановила на мне взгляд своих большущих глаз, в темноте казавшихся еще более черными, и сказала:
«Мараша — это квартал Пловдива…»
Пока она с волнением рассказывала мне о том, что населяют Марашу исключительно болгары, я различил по другую сторону от Веты силуэт капитана Бураго. Не оттого ли мы так долго не слышали его голоса? Мое вмешательство, видимо, подсказало ему, что следует предпринять.
«Подпоручик Зенкевич, где вы?» — позвал он, словно бы очнувшись.
«Здесь, капитан!» — тотчас откликнулся тот.
«Возьмите несколько человек и поезжайте вперед!.. На всякий случай!.. Выполняйте!»
«Но я не знаю города, господин капитан. И куда мы направляемся, тоже».
Бураго секунду-другую хранил молчание. Он тоже этого не знал.
«Где твой слуга, Фрэнк? — обратился он ко мне. — Пусть он поведет. К центру города! В самый центр!»
Бай Никола только того и ждал, я поспешил за ним. А когда наш разъезд обогнал эскадрон, когда мы углубились в улочки городской окраины, неожиданно обнаружилось, что с нами вместе находится и мальчик — сын священника. Высунувшись из-за спины Тимошки, нашего запевалы, он кричал своим тоненьким голоском: