«Черт бы побрал твоих англичан! Не могли удрать вместе со всеми! Зачем они сами полезли нам в руки? — Тут он, должно быть, вспомнил, при каких обстоятельствах вы были взяты, и улыбнулся. — Переведите их в меньший барак», — распорядился он.
Я откозырял — корреспондент нейтральной страны, я тем не менее ощущал себя частицей эскадрона и, значит, был обязан выполнять приказ. Удаляясь, я слышал у себя за спиной звонкий на ледяном ветру голос Бураго: «Выше стволы, ребята, как можно выше! Снаряды! Держи крепче, не то сам взлетишь на воздух, ясно?» — и меня внезапно охватила тоска. «Отчего я не таков, как он?» — с горечью и чуть ли не с завистью подумал я. Я не мог бы с точностью сказать, каков он. Только знал, что противоположность мне. Знал, что он живет полнокровно, без самоанализа и самокопания, не предаваясь ненужным размышлениям, тогда как я постоянно размышляю и как бы со стороны наблюдаю за собой. Умею ли я использовать подвернувшийся случай? Умею ли целиком отдаться минуте? Ответа я не находил.
В большом бараке меня ожидал сюрприз. Отношения там уже определились. Фрэдди и Рэдфорд с достоинством великомучеников что-то растолковывали чаушу и остальным туркам. Часовые выжидающе наблюдали за этой новоиспеченной компанией, а один из них, правда конфузясь, предложил тому турку, что походил на убийцу, сыграть в кости.
«Мне приказано отвести вас», — обратился я по-английски к Барнаби.
Сохраняя самообладание (о чем, разумеется, в свое время позаботился колледж Харроу), Фрэд метнул в меня быстрый взгляд.
«Кого намерены вы расстрелять — их или нас?» — иронически осведомился он, сохраняя столь обязательную для джентльмена невозмутимость.
«Это решит жребий, сэр!» — отвечал я, хотя, признаюсь, восхитился его манерой держаться.
По дороге в меньший барак нам пришлось на некоторое время задержаться. В снегу на корточках сидел кто-то еще. Один из драгун.
«Пришел черед следующей партии», — сочувственно проговорил я.
Фрэд не удостоил меня вниманием. Беда — это всегда что-то очень личное, и — вопреки некоторым философским концепциям — горе ближнего не вызывает в нас злорадства, а лишь усугубляет чувство собственной беспомощности.
Маленький барак был и впрямь очень мал. Семья священника заполняла его целиком, чему в значительной мере способствовали размеры попадьи. С появлением Барнаби стало ясно, что он не только мал, но и низок — Фрэд касался головой потолка. Фонарь освещал его снизу, и на страдальческое его лицо легли страшные, зловещие тени.
«Вам приказано оставаться здесь, — сказал я. — Эта хорошенькая мисс будет вас караулить!»
Мне хотелось выглядеть остроумным, Фрэдди, но ситуация сама по себе была куда как остра, и я понимал, что пасую. Поэтому так поразил меня ваш ответ.
«Благодарю за особую честь, — сказали вы. — Что еще гласит приказ? В случае надобности эта мисс будет и выводить нас?»
«В этих случаях будут полагаться на ваше честное слово!»
Строго говоря, наш в высшей степени англосаксонский диалог вопиюще не соответствовал обстановке. Семейство священника пристально смотрело на нас, мы же, как ни старались сохранить невозмутимость, оба были взволнованы. Вы, Фрэдди, вероятно, были целиком поглощены тем, что происходило у вас в организме, не так ли? Я же не переставал ждать пушечного выстрела и связанных с ним последствий. И выстрел раздался. Вскоре стены барака заходили ходуном, свет от висячего фонаря дрогнул, закачался. Попадья завизжала, супруг принялся увещевать ее, их сынишка обрадованно выскочил за дверь — чтобы не пропустить необычного зрелища. Мой взгляд все время обращался к Вете. Боже милосердный, дай мне способность описать вам ее! Вот, у меня тут еще есть один набросок — он лишь подтверждает, сколь беспомощно искусство перед тем удивлением, восторгом, желанием, вожделением…
— Ого! Добровольное признание! Что вы на это скажете, мисс Меррил? — шутливо бросил доктор Паскье.
— Что ж такого? — тотчас отозвалась американка. — Ведь дело было на войне, и Фрэнку, вероятно, это было необходимо!
— О небо! — доктор вскинул руки, как бы сдаваясь. — Нас, французов, называют непостоянными в любви и прочее, прочее. А что же получается? Получается, что этим пуританам все можно — Фрэд Барнаби признает лишь законы Британии, а Фрэнку заранее дается полное отпущение всех грехов!