Но так я думаю сейчас. А в ту достопамятную ночь я заботился лишь о том, как бы не угодить к туркам. Нет, они бы не стали ни на кого меня обменивать, я понимал это. Им было уже не до англичан, пусть даже воспитанников Харроу и авторов самых поразительных приключений, какие когда-либо были написаны!
— Это вызов, Фрэдди! Отвечайте ему! — воскликнули одновременно Карло и доктор Паскье.
Но Барнаби на этот раз не удостоил своего оппонента ни взглядом, ни ответом, и у Миллета хватило благоразумия продолжать рассказ:
— Итак, мы с бай Николой уносили ноги, хотя никто за нами не гнался. Однако спустя какое-то время нас действительно учуяли. «Русские! Русские!» — послышались возгласы. А вслед за возгласами — выстрелы. Меня удивляло лишь, что не слышно погони. Вернее, слышен был топот множества ног, но он не приближался, а стремительно отдалялся. Как ни странно (мы-то лучше, чем кто-либо, знали, сколько нас и каковы наши силы), пятьдесят тысяч Сулеймановых воителей превратились в пятьдесят тысяч растерянных, перепуганных людей. Каждый из них заботился только о своем семействе и добре, а пуще всего о спасении собственной шкуры.
— Нет, мое терпение истощилось! Я возмущен! Это непорядочно! Вы нарушаете элементарнейшие правила игры, Миллет! — с раздражением прервал рассказчика Барнаби. — Ваши пристрастия заставляют вас просто-напросто искажать…
— Искажать? Что, по-вашему, я искажаю, Фрэдди? Разве неправда, что на Небет-тепе было всего лишь шестьдесят три полузамерзших драгуна? И что оба орудия нарочно посылали снаряды за пределы города, дабы не пострадали местные жители? Говорите же! Разве неправда, что, как выяснилось впоследствии, начальник пловдивского гарнизона располагал еще полусотней наисовременнейших орудий, но вместо того, чтобы обстреливать обнаружившего себя противника, он приказал впрячь в них лошадей и удирать на юг, в горы. Повторяю, на юг, а не на восток, как предписывал гениальный стратегический план Сулеймана, ибо он решил, что Гурко-паша перерезал дорогу на Адрианополь!.. Но обо всем этом позже. Полагаю, вы сами нам об этом расскажете, Фрэдди! Я же возвращусь к моему Николе. Напоминаю, что он с трепетом приближался к цели всей его жизни.
«Пришли! Слава тебе господи! Мы пришли, мистер!» — неожиданно объявил он и перекрестился. На глазах его заблестели слезы.
Я оглянулся: где мы? Узкая улочка — в точности такая же, как те, какими мы шли. По обе ее стороны тянутся высокие каменные стены.
«Да где же дом? Я ничего не вижу!» — сказал я.
Он, не отвечая, рванулся вперед. А когда я догнал его, то увидел, что он приник к еле заметной дверце в ограде. Такой маленькой и низкой, что войти в нее можно было только пригнувшись.
«Ворота они наверняка заложили, — объяснил он. — Вдобавок ворота выходят на площадь. Мы войдем здесь».
С этими словами он вынул свой огромный револьвер и забарабанил по окованным железом доскам. Постучит, остановится, прислушается. Опять постучит и опять прислушается. Одновременно прислушиваясь к тому, что происходило в нем самом. Я видел это, хотя было еще темно. А может быть, только чувствовал.
«Ну что?» — спросил я.
«Пока ничего!» — И он опять забарабанил в дверцу рукоятью револьвера.
«Господин Марко, открой! — кричал он. — Теменуга! Теменуга! Это я, твой Никола! Отопри… — И вдруг выругался: — Ах ты, дьявол! Надо же, чтобы как раз сейчас…»
Я не понял.
«Что случилось? Что с тобой?»
«А то самое… из-за угощеньица этого итальяшки!»
В самом деле, позволительно ли судьбе так шутить над нами! Едва Никола произнес последние слова, как из-за стены донесся мужской голос, зычный, как медвежий рев.
«Кто ты, говоришь?.. Никола?»
И тут же прозвучал другой голос — тоненький и трепетный. Я сразу догадался: она!
«Отец, это он! Он! Матерь божья, пресвятая богородица!»
«Это я, господин Марко. Это я, моя Теменуга!.. С братушками я пришел. Отворяйте скорее, ради господа бога!»
По ту сторону стены уже что-то торопливо отодвигали, оттаскивали. Никола же обхватил руками живот, сжимал его, давил. Нет, мне не передать выражения его лица, оно было, как в мелодраме, умиленное и страдальческое, словно он разом хлебнул и меда, и хины.