— Мой принцип — никогда не оспаривать истины, — провозгласил знаменитый путешественник, и привычная улыбка вернулась на его лицо.
Я с любопытством слушал их спор, который сам собой связывался в моем сознании с уже начатой статьей. Ведь речь шла о войне — на этот раз, по словам Фрэнка, бескровной. Я пытался представить ее себе, заглянуть в ее закоулки, в ее будни, ощутить неповторимость ее мгновений… В самом деле, запишу их диалог — можно ли мечтать о более благоприятном случае? Я нашел еще несколько карандашей. Раскрыл блокнот на чистой странице, расположился поудобнее — так, чтоб было и светло, и достаточно укромно, чтобы не смущать рассказчиков. И замер в ожидании…
2
— Прежде всего мне хочется напомнить вам некоторые самые общие сведения об этой войне, — начал Фрэнк Миллет, наполнив наши бокалы и успев отхлебнуть из своего. — Русская политика преследовала, безусловно, и собственные цели, но суть в том, что эти цели совпадали с великой, истинной целью — освобождением болгар. Любая подозрительность на этот счет, даже подкрепленная документами, подозрительна сама по себе. Война завершилась на наших глазах, мы видели, как плоды ее были вырваны из рук победителя, извращены Берлинским конгрессом. И те, кто всех громче предостерегал мир о русской угрозе, извлекли для себя наибольшие выгоды. Я имею в виду прежде всего коварный Альбион, дорогой мой Фрэд! Ту плату, что получил он за не слишком умные рекомендации, которые давали султану ваши советники.
— Не отклоняйтесь от предмета, Миллет, не то как бы я не повел опять речь о русской водке.
— Извольте! Я никогда не отрицал своих симпатий к русским. Если человечность все еще что-то значит в нашем безумном мире, она состоит прежде всего в самоотрицании, в готовности пожертвовать собой ради истины.
— Тысяча чертей, Фрэнк! Вы смешите меня этой пасторской проповедью! Неужто вы и впрямь полагаете, что люди, подобные капитану Бураго, имеют в виду эту пресловутую истину?
— Да, — уверенно отвечал Миллет. — Возможно, вам довелось увидеть в этих людях лишь внешнюю и смешную сторону, но я этих людей знал! Да, это и подкупало в них — никаких громких фраз, все просто, обыденно… Однако пора, пожалуй, приступить к самому рассказу.
— Давно пора!
Фрэнк продолжал, но уже с меньшим пафосом:
— Был январь этого года. После недолгого потепления зима вновь вступила в свои права, и Фракийская равнина (она расположена в южной Болгарии) тонула в снежных туманах.
Плевна к тому времени уже пала, армия Гурко перешла Балканы, и София, нынешняя столица страны, была освобождена. Случилось так, что за несколько месяцев перед тем я присоединился к этой победоносной армии. То обстоятельство, что я не сидел в ожидании известий в тылу, а предпочел собственными глазами наблюдать за сражениями, создало мне некую довольно лестную популярность. «Наш художник» — именовали меня, и мне сейчас трудно объяснить вам, как много значили эти слова для человека, прибывшего в эту неведомую страну из-за морей и океанов. Тут главное — в ощущении. Я не чувствовал себя иностранцем. Офицеры, солдаты, местное население, ради которого и велась война, и, если желаете, даже неприятель, который упорно обстреливал нас, а затем обращался в бегство либо попадал в плен, — вся эта жизнь в ее многообразии стала и моей жизнью. Быть может, лишь мои рисунки и картины могут дать хотя бы приблизительное представление о ней. Мишель верно сказал — то был особый мир, и я, будучи хотя и наблюдателем, принадлежал к нему.
Я уже упомянул о том, что зима начала свирепствовать с новой силой. Это затрудняло передвижение наших частей. Накануне мы взяли Татар-Пазарджик, и всю ночь солдаты помогали жителям гасить пожары — наследие, оставленное городу армией Сулеймана, отступившей к Пловдиву…
— Не забывайте, что я находился при этой армии! — неожиданно вмешался Барнаби с явным желанием внушить недоверие к рассказу Фрэнка.
— Как можно! Вы тоже были поджигателем? — мгновенно вернула удар невеста художника.
— Не перебивайте! Не перебивайте рассказчика! — запротестовали остальные.
Фрэнк продолжал:
— Излишне говорить о том, что люди были изнурены недоеданием, недосыпанием, холодом. А через день-два ожидалось решительное сражение. Пятидесятитысячная армия Сулейман-паши преграждала нам путь к Пловдиву, самому крупному городу Болгарии, и нам предстояло…