— Ну-ну, не забывайся, — спокойно сказала я, — слышишь?
Стремительное движение, и он не сумел поцеловать меня в шею.
— Не забывайся, не то я позову отца, и он выгонит тебя отсюда.
Я рванулась, и мои руки, словно перебитые, повисли в воздухе. Тяжело поднявшись, я перед зеркалом поправила волосы. Мне казалось, когда-то я уже пережила такую минуту. Немая бессмысленность ситуации раздражала меня. Так бессмысленная красота причиняет боль, связывает, унижает. Меня поражало отсутствие какого бы то ни было развития в нас обоих. С тех пор как я знаю Андрея, мы оставались все теми же, неспособными стать другими. Для Андрея были важны цели, для меня — средства, а ведь мы знали, что любим друг друга. Андрей улыбался, я плакала. Беспомощно. Я видела глаза Андрея, бороздившие поверхность зеркала: совсем как крупные дождинки, стекающие с освещенной витрины какого-нибудь кафе. Было слышно, как на верхнем этаже моют посуду и время от времени пискливо шумит кран. Андрей походил на больного. Но он оставался все тем же…
— Я получил направление в провинцию. Провинция, понимаешь, провинция.
— У меня есть парень, — спокойно солгала я, — один мой сокурсник… Он не похож на тебя. У тебя ноги длинные, как у персидского принца.
— Он наверняка умирает по поэзии, музыке и изобразительному искусству.
— Я люблю его, но не в этом дело…
— И кроме того, дорогая Юлия, у персидских принцев ноги вовсе не длинные, они прославились на весь мир своими короткими ногами и исключительной любовью к синему цвету…
— Все кончено, и ты это знаешь.
Я хотела и не могла ему помочь, у него был жалкий вид. Я не видела возможности объясниться с ним не потому, что не хотела этого, а потому, что была уверенна: он не поймет меня. Я вышла на балкон, и он последовал за мной, ступая тяжело и неуверенно. Было холодно, и я просто не знаю, как он не замерз в своей тонкой рубашке, как выдержал, но он стоял, опираясь о перила, словно ему тепло. Абсолютно никакого развития…
— Все кончено…
— Почему?
— Мне не нравится твоя улыбка, Андрей…
Андрей… который был рядом со мной на этом балконе, в этой комнате в тот холодный зимний вечер…
17
У Андрея шумело в ушах, но он сделал над собой усилие и сосредоточился.
Присутствующие в зале поднялись со своих мест, и ему показалось, что люди сейчас запоют…
18
Он видел, как прокурор раздраженно щелкает своей шариковой ручкой, а судья читает, слегка наклонившись к тексту, будто у него плохое зрение. Судебные заседатели были похожи на солдат, стоящих по стойке «смирно».
Сийка Христофорова Бонева приговаривалась к двум годам лишения свободы условно и выплате гражданского иска в размере двух тысяч левов, включая стоимость похорон ребенка… Приговор условный, срок действия — до трех лет. Дело может быть обжаловано в Верховном суде.
Затем на мгновение воцарилась полная тишина. Андрей почувствовал, что покрывается потом…
Даже по сравнению с его ожиданиями приговор был слишком мягким. Андрей выиграл…
Пока он приводил в порядок папку с документами и пытался втиснуть ее в переполненный портфель, за его спиной вереницей проходили люди. Кто-то громко и грубо выругался. Андрей с вежливым достоинством приветствовал родителей ребенка и доктора Цочева, но почувствовал, что его мутит. Он ощущал необходимость побыть наедине с сестрой Боневой, поговорить с ней, сказать, что в подобном случае две тысячи левов — до смешного маленькая сумма.
В дверях он почти столкнулся с ее мужем, который сиял и подергивал узелок своего нелепого галстука. Оба мучительно долго жали друг другу руки и, вероятно, выглядели со стороны смешными.
— Приходите, к нам почаще… — заплетающимся языком говорил он и облизывал пересохшую нижнюю губу. — Будем чаще видеться, сейчас вино, сами знаете… Очень рад…
— Конечно, вы будете заходить к нам. — Андрей увидел сестру Боневу, стоявшую слева от мужа. Она кокетливо улыбалась, и Андрею даже показалось, что она подмигнула. К ней вернулись строгость и самообладание, и лишь в ее взгляде он улавливал навязчивый диалог, который она вела с ним. Она была стройна и красива, и Андрей чувствовал, что завтра же она готова быть с ним вместе где угодно, возможно на новой квартире Андрея. Это так естественно, в подробностях представилось ему, что он прикрыл глаза. После оглашения приговора его нервное напряжение усилилось, а Андрей нуждался в том чувстве облегчения, которое испытывает всякий нормальный человек, встречаясь со счастьем. Его смущало нечто непривычное, и в конце концов он определил, что это… Юлии нигде не было видно.
Сестра Бонева в новом костюмчике «миди» являлась олицетворением только своей собственной сущности, и Андрей, понял, что она самая заурядная женщина, его любовница. «Такую на каждом углу встретишь…», — глупо рассуждал он. Затем пришлось прибегнуть к улыбке, которая и не замедлила выползти на его губы.
— Конечно, мы будем видеться…
Андрей повернулся и пошел следом за своими коллегами, которые уже спускались по лестнице. Оба оживленно беседовали с таким видом, словно уже позабыли о деле. Они торопливо сбежали вниз и купили сигареты в киоске возле судебной палаты.
В «москвиче» включили радиоприемник, и Андрей устроился на заднем сиденье. Следовало испытывать гордость, и он испытывал ее.
— О чем ты задумался, у тебя такой вид… — сказал «гражданский» истец и неизвестно почему рассмеялся. Андрей увидел его желтые зубы, похожие на речные камни, покрытые плесенью и залитые солнцем.
— Я устал, — признался он и ссутулился.
С поля поднимался бледный пар, который постепенно рассеивало солнце. Влажная земля дымилась, как будто хотела отделиться — от себя самой, чтобы слиться с воздухом.
«Во-первых, — диктовал ему рокот мотора, — адвокат всегда обязан защитить своего доверителя независимо от того, виновен он или не виновен. Во-вторых, зачем после того, как из-за небрежности загубили одного человека, разбивать жизнь другого? И, в-третьих, — Андрей хотел убедить себя в жестокости Города, — что означает слово возмездие? Это элементарная связь людей, чувство, которое их объединяет и создает ощущение какой-то их общности, это страх каждого в отдельности…»
Андрей почувствовал, что его сильно мутит. Эти рассуждения должны были успокоить его совесть, но она дремала где-то в нем, нетронутая. Так, наверное, боксер страдает из-за того, что победил своего соперника, — ведь ради победы пришлось бить кулаками по лицу. Не совесть, что-то другое мешало Андрею почувствовать себя свободным. Что-то ускользало от него в момент долгожданной победы, самоутверждения…
— Выпей аспирину, и пройдет…
— Да… — рассеянно ответил Андрей.
На горизонте всплывали тополя, струившиеся вдоль Дуная, но нигде не было видно Юлии. Шоссе напоминало беспорядочно раскрученную ленту пишущей машинки. Казалось, оно непрестанно приближает сестру Боневу и отдаляет его от Юлии. Юлия становилась недостижимой. Мысленно он стискивал ее руки, но видел, как с легкой болезненной улыбкой она выскальзывает. Умоляющая и нежная, она походила и на мать и на девочку. Ее белое платье было в чернилах…
«Надо было не так, — устало думал он, — не так надо было». Предстояло все начинать сначала, а он не знал как. Предстояло съехать с квартиры тетушки Минки, а он не знал, как он это сделает, ничего не знал, потому что уже не мог без Юлии, без самого себя…
Он смотрел на простиравшееся вокруг поле, и ему казалось, что в свои двадцать семь лет он слишком молод. Какая-то тупая, безмолвная боль стучала и стучала в его сознании:
«Где моя мантия?.. Данте мне мантию и весы…»