— Здравствуйте, фру, — говорит полицейский. — Что, наделал он вам хлопот? А ну-ка…
— Его надо уложить в постель.
Женщина в халате выпустила промокшего человека, он пошатывается и шмыгает носом.
— Мы же говорили, — бормочут завсегдатаи. — Мы сразу смекнули — с этим парнем дело нечисто.
— А ну-ка, — повторяет полицейский, беря промокшего человека под руку и легонько подталкивая его к выходу. — А ну, давайте по-хорошему…
Женщина стоит и смотрит. Один из завсегдатаев говорит извиняющимся тоном:
— Ну вот, теперь все законно. Надо же, до чего дошел. Вперся на машине прямо в море. А в машине — баба. Сам-то он, сука, выбрался. Ну еще бы! А баба, значит, так и осталась сидеть мордой в тине. Крепко, а? Понятно, кто-то это видел. Народ видел, как он вылез и смылся. Ну, что, по-вашему, можно, его, гада, за человека считать? Я так и знал — тут дело нечисто.
— Будете брать что-нибудь? — спрашивает женщина в халате.
— О’кей. Положите нам два бифштекса. С гарниром.
— В одну тарелку?
— В две, пожалуйста. Да, знаете ли, чудно — вдруг увидеть эдакого фрукта своими глазами. Про такое только в книжках читаешь, так или нет? И всегда думаешь, приврал писатель маленько. Взял да и вперся, паскуда, с бабой и со всеми причиндалами. Стрелять таких надо, верно?
— Что ж, так оно и будет, — говорит женщина, подавая бифштексы.
Они платят в кассу.
Уборщица начинает подтирать грязь.
Снаружи льет как из ведра. Теперь он снова вымокнет — промокший человек среди других промокших людей. Черт-те что!
Свен Хольм
Кто наш враг?
(Из записок военного врача)
Перевод С. Белокриницкой
Для нас было полной неожиданностью, что выступать надо уже завтра. Никто не думал, что это произойдет так внезапно — большинство вообще вряд ли думало, что это когда-либо произойдет. Мы успокоились в своем привычном беспокойстве, перестали замечать свой страх: он казался нам присущим самой жизни.
Утром в городе прекратилась всякая работа. Первые слухи испуганными зверьками заметались из квартала в квартал. За ними следовал надутый человек с энергичным голосом и ногами; он рысью носился по улицам, рассыпая отрывистые удары палочек по барабану, висевшему у него на животе. Его голос был беспощаден — он непрерывно выкликал нараспев пронзительным дискантом: генерал приказывает… все мужчины города, способные носить оружие… завтра в девять часов на площади…
Если в нашем безбожном городе поклонялись какому-то божеству, то это был страх. Но, боясь взглянуть ему в лицо, мы никогда не спрашивали себя о его причинах и редко сознавались в нем, хотя он все больше овладевал нами. Его увеличивали тревожные вести из далекого истерзанного мира — о переворотах, о беззакониях, о пытках, о массовых убийствах. Могущественные города, далекие, как другие планеты, подчинили нас себе угрозами и многозначительными улыбками. Мы не успевали разобраться в событиях, вести обгоняли друг друга, не проникая в наши мысли сквозь оболочку страха и недоверия.
Но последняя новость — объявление войны — касается нас непосредственно. И вдруг мы получили возможность признаться в своем страхе. Он обрел реальный объект.
Можно было ожидать, что теперь страх достигнет апогея. На какое-то мгновение нас действительно захлестнула паника, но потом страх изменил форму, превратившись в своего рода решимость и мужество. Перед нами встал выбор: относиться к войне как к трагедии, или принять ее как неизбежность. Большинство выбрало спокойствие.
Вечером я собрал свое снаряжение. Гертруда заштопала мой мундир. Она молчала, глотая слезы. Она проявляла удивительную самоотверженность.
Я проверил запасы лекарств, перевязочного материала, хирургических инструментов. Все упаковано, и моя маленькая повозка готова завтра тронуться в путь.
Заходил сосед, который обычно помогает мне с различными поделками по дому. Он казался взвинченным, советовался со мной о вещах, которые, без сомнения, мог решить и сам. Он похож на рыбу, вынутую из воды. Жаль беднягу! Но это у него не прежний страх. С прежним страхом покончено. А это всего лишь беспокойство из-за предстоящей завтра разлуки с женой и детьми.
В городе жизнь бьет ключом, все охвачены лихорадочным оживлением. Известие о войне вызвало не столько тревогу, сколько облегчение. Мне пришла в голову удручающая мысль: война развязана не против нас, а внутри нас.