От многих я слышу, что они подозревают того-то или того-то в сотрудничестве с врагом. Их обоснования потрясающе наивны и, кажется, построены на сказке о том, что наш враг — многоногое чудище. С таким же успехом они могут заподозрить и меня, поэтому высказываюсь с осторожностью.
Они все больше и больше распаляются ненавистью к врагу, ожидающему нас где-то впереди. Говорят горячо, убежденно, как люди, которые долго терпели, но наконец, не выдержав, решили нанести ответный удар. Распространение слухов они приписывают подрывной деятельности врага. Боюсь, что нам придется пройти свой путь до конца, повернуть назад уже невозможно. Мы — армия истинных идеалистов, таких же идеалистов, как кочующие леминги, для которых нет иного пути, кроме того, что уводит прочь из родных мест.
Уже ночь, сквозь холст палатки сочится сырость. В нашей палатке все время разговаривают. Я напряженно вслушиваюсь, пытаясь уловить нотки сомнения, недовольства. Но я слышу твердые, уверенные голоса. Насколько я могу судить, их пыл не угасает. Что бы ни происходило, все только подливает масла в огонь их ненависти к врагу. Страх слишком долго высасывал из них души, и теперь пустоту в груди заполнила неистребимая воля к победе.
Сегодня шагали молча. Тяжелое, налитое зноем небо нависало над нами. Войско охвачено лихорадкой шпиономании. Большинство уверено, что портняжка и подполковник — вражеские агенты, задачей которых было сеять панику, вносить разброд и шатания в ряды нашей армии. Вспомнили, что портняжка лишь недавно приехал в город, что его прошлое никому не известно. Командование сейчас изучает его документы и собирает о нем различные сведения.
Подполковник и портняжка публично покаялись в содействии распространению слухов, создающих ложное представление о нашем враге, объяснив свой проступок нервным потрясением и недостатком внутренней дисциплины; но покаяние — впрочем, по-видимому, чисто формальное — не спасло их. Они стояли на помосте, осыпаемые бранью. Солдаты особенно поносили портняжку. Ему не могли простить восторга, с которым все они раньше слушали его якобы забавную песенку. А теперь он был очень жалок — дрожал, таращил глаза, как ребенок, который, играя с любимым животным, нечаянно задушил его.
Было это в полдень, когда мы остановились на отдых в небольшой лощине. Разбили желтую палатку, поставили помост, привели двоих обвиняемых со связанными за спиной руками.
Одновременно генерал объявил, что мы уже завтра утром встретимся с нашим таинственным врагом.
Он сказал это, очевидно, для того, чтобы успокоить армию, но сейчас, когда ненависть к врагу достигла апогея, солдатам нужно было нечто более конкретное. В их теперешнем настроении они были бы рады, если бы им, как делалось в средние века, дали в руки восковую куклу, изображавшую ненавистного врага, и они могли бы всячески измываться над нею, надеясь, что это нанесет ущерб и ее прототипу.
Генерал, рассерженный неожиданной реакцией солдат, требовавших, чтобы им сказали о враге все, заупрямился и не стал давать никаких разъяснений. На секунду мне почудилось, что хоть теперь они что-то поймут, но я ошибся — ведомые непреодолимой силой, они могут двигаться только в одном направлении, подобно лавине.
Вечером нам было сделано новое сообщение. Известие, полученное утром, — что враг находится на расстоянии одного дневного перехода отсюда — оказалось ложным. Предполагается, что мы будем в радиусе действий противника еще через два или три дня.
Войско встретило новость довольно равнодушно. Немножко поворчали и разошлись. Вроде того, как иногда слегка подергивается во сне лицо крепко спящего человека. Раз противник еще так далеко, интерес к нему опять отступил на задний план. Пока был только поход. Теперь командование, кажется, поняло психологию своего войска.
Именно по этой причине лагерь разбили только поздно вечером. Ставили палатки спокойно, привычно, но без особого рвения.
Те, кто обращался ко мне с небольшими повреждениями коленных суставов и стоп, в основном помалкивали. Разве что жаловались на усталость и выражали пассивное желание поскорее увидеть врага.
Мы недоступны страху и панике, ведомые волей — нашей собственной волей, вырвавшейся из-под контроля разума. Волей лунатиков. Наши тела автоматически выполняют простейшие действия — ноги шагают, губы спрашивают, кто наш враг; мы же погружены в расслабляющее упоение своей ненавистью. Заряд активного действия, как ампула с ядом, лежит у нас внутри, в ожидании приказа; тогда мы перекусим ампулу, и яд безраздельно овладеет нами.