В том же ритме живет и вагоновожатый из рассказа Карла Банга «Копенгагенская трагедия». Город для него — это ужасная, безостановочно работающая машина, которая «забирает себе нашу жизнь… подрезает крылья нашим мечтам, изматывает наши нервы». Это машина, которая грохочет, визжит и трезвонит, скрипит и глухо лязгает на поворотах. И вагоновожатый не выдерживает этого страшного ритма, он, человек, живущий среди людей, не может больше вынести, что за все десятки лет его работы никто не перекинулся с ним ни единым словом. И он оставляет свой трамвай среди пути, выражая этим единственно доступным ему образом протест маленького человека против бесчеловечной действительности.
Нотки сарказма проскальзывают в юмористическом рассказе Бенни Андерсена «Своеобразие». В нем автор, используя совершенно иные средства, также протестует против обезличивания человека, против подавления его индивидуальности. Герой рассказа страдает оттого, что у него нет своего неповторимого внешнего облика, что окружающие то и дело принимают его за кого-то другого. Это «отсутствие собственного лица» приобретает в рассказе обобщающий характер, становится символом той нивелировки мыслей, чувств, образа жизни, которой подвергается личность в обществе. Перекликается со «Своеобразием» рассказ Бенни Андерсена «Брюки», где человек становится рабом тех вещей, которые он носит.
Зависимость человека от вещей, духовная пустота обывательского существования высмеяна в рассказе Петера Себерга «Вмятина». Для его героя Локе едва заметная царапина на новенькой машине становится чуть ли не мировой катастрофой, пробуждает в нем ненависть к людям, ко всему на свете. Аллегорически-сатирический рассказ Петера Себерга «Строительные леса» по своей идее близок сказке X. К. Андерсена «Новое платье короля». Вслед за классиком датской литературы Себерг говорит о власти нелепых иллюзий над умами. Но если у Андерсена в конце концов торжествует разум и здравый смысл, то у Себерга иллюзии берут верх. Люди строят дом из ничего и живут в доме без стен, полов, крыши, в доме, которого нет.
В рассказах «Две женщины» и «Гоголь-моголь» Тове Дитлевсен внимательно анализирует сокровенные чувства и переживания своих героев — скрытую напряженность в отношениях между двумя женщинами, любящими одного и того же мужчину, и молчаливое взаимопонимание, которое связывает женщину-работницу и ее маленькую дочь. Реалистическая мотивировка поступков и мыслей действующих лиц сочетается у автора с мягким лиризмом, глубоким проникновением в их внутренний мир.
Психологической достоверностью поражает рассказ Кнуда Хольста «Промокший человек». В нем необычайно убедительно передано состояние человека, только что пережившего тяжелое психическое потрясение — гибель жены.
Полна трагизма новелла Сесиль Бёдкер «Снег». Если обычно ждут весны, связывая с ее приходом радость обновления, то для женщины, живущей с двумя детьми в избушке, затерянной среди снегов, ожидание весны неотделимо от каждодневной муки — ведь она ждет, когда растает снег, лишь для того, чтобы найти тело своего мужа, который ушел из дому в лютую метель и не вернулся. Очень неожидан и в то же время психологически оправдан финал новеллы, когда женщина, вдруг обнаружив под снегом вместо мужа труп чужого человека, в полузабытьи, лихорадочно роет себе снежную могилу.
Скорбно-лиричен рассказ Финна Гердеса «Лица». Трогает и покоряет внутренняя сила и мудрость старика крестьянина, в последние дни своей жизни пекущегося о детях, их делах и заботах. Особую значимость и весомость приобретают его слова о любви и ладе между людьми, «о том, что каждому свое, что нельзя мешаться в чужую судьбу, нельзя навязывать другому свои понятия, нельзя подминать другого под себя, потому что у каждого своя работа и каждому свое счастье».
О смерти, о подведении жизненных итогов идет речь и в рассказе Уллы Рюум «Сапог», но только совсем в иной, очень необычной манере. Необычно, что повествование ведется то от лица умершего сапожника, то от лица жены, готовящей по нему поминки. Необычен и подчеркнуто шутовской тон в рассказе о смерти, из-за чего воспоминания о жизни усопшего, обстоятельства его гибели и описание горя вдовы не могут не вызвать улыбки. Объяснение этому следует, вероятно, искать в фольклорных традициях, в озорной народной мудрости, которая утверждает, что, если человек на своем веку славно погулял да попил, смерть ему не так уж и страшна.