— Не боюсь я! — шепнула девушка. Она притянула руки старшей горничной к своим пересохшим губам, открыла глаза и улыбнулась слабой, усталой улыбкой: — Думаешь, началось? А может, я просто лежала не как надо? Ведь я чувствую себя опять как здоровая!
Давидсен сидела у койки и глядела в пространство. Вдруг она нагнулась к девушке и глухо сказала:
— Знаешь, Мария, когда я рожала в первый раз, так было точь-в-точь как у тебя. Мне ведь тоже было семнадцать, и я одна осталась на свете — бросил. Вот какое дело.
Мария приподнялась на локте и старалась заглянуть ей в глаза.
— Мертвого родила? — прошептала она испуганно.
— Нет.
— Очень было тошно?
— Нет.
Девушка вздохнула и опять улеглась, как полагается.
— Мальчик родился, — сказала Давидсен. — Пятнадцать ему теперь.
— Ну, а после? — спросила Мария. — Ты все-таки вышла замуж?
— Да. Только не за его отца. И очень недолго с ним жила.
Мария подремывала.
— Сосну, что ли! — сказала она.
— И то сосни-ка!
Но немного погодя девушка встрепенулась и начала отчаянно корчиться на койке. Давидсен кликнула юнгу и велела ему подняться наверх и разыскать врача, доктора Хельгасона.
— Скажи, что очень важно! Роды!
Юнга ошалело уставился на нее.
— Живо у меня, Йохан! — крикнула горничная. — Нечего глазеть! Некогда!
— Давай-ка уж лучше я сам, — сказал стюард и умчался по лестнице.
Из каюты горничной вдруг разнесся душераздирающий крик: «Мама!» А вслед за ним какой-то утробный, выворачивающий душу рев, бессмысленный звериный рык.
Оба юнги вытаращили друг на друга глаза. Йохан поднес ко рту кулаки и вцепился зубами в пальцы. Светлые волосы встали дыбом от ужаса. Роберт, который был постарше, скалил зубы в напряженной улыбке.
— Да, черт побери! — сказал он по-взрослому. — Тут ей и каюк, дело известное, это тебе не фунт изюму.
В салоне зажгли свет, и машинист Грегерсен в гордом одиночестве раскладывал пасьянс. Все трое исландцев полегли врастяжку, каждый на своем диване. Храпели они во все носовые завертки. Стюард подошел и стал тормошить врача. Доктор Хельгасон потянулся и тут же повернулся на другой бок. Стюард попробовал разбудить его криком, но безуспешно. Грегерсен пришел на подмогу.
— Там рожает женщина! — кричали оба прямо в ухо одуревшему врачу. — Человек умереть может!
— Может, двое сразу! — добавил Грегерсен.
— В чем дело? — воскликнул Эйнар Бенедиктссон. Он вскочил с дивана и, заспанный, позевывая, чесал в затылке. Как только поэт уразумел, в чем дело, глаза у него загорелись.
— Бьёрн пьян в стельку, — сказал он. Давайте разденем его и вынесем на палубу!
Стянуть одежду с почти раздетого врача не представляло никакого труда. Трое мужчин выволокли мохнатое богатырское тело на морозный воздух, на палубу с наветренной стороны. Доктор, хохоча диким басом, несколько раз попробовал встать прямо, но тотчас же опять обмякал, и его нужно было держать под руки, чтобы он не грохнулся о палубу.
— Принеси-ка лохань! — приказал поэт, а когда стюард заколебался, заорал ему в ухо: — Какого черта ты стоишь? Тащи, говорю, лоханку!
Стюард схватил ведро с водой и передал разгневанному поэту, а тот в один миг окатил врача с головой, нимало не думая о том, что его собственной одежде тоже достается. Тут медведь[2] начал оживать, рявкнул не сколько раз, затрясся, засопел и зафыркал.
— Ну, какого вам дьявола надо? — простонал он. Уже рождество?
— Рождество! — крикнул поэт. — Дева днесь младенца рождает. А ты должен ему помочь появиться на свет божий и живо! Понял теперь?
Доктора отвели назад в салон и растерли банным полотенцем, он чихал и отплевывался, но вдруг по-трезвому кашлянул и нахмурил брови. Теперь он пришел в норму и, накинув халат, поспешил за стюардом.
В полной тишине поэт хватил единым духом полбутылки. Машинист вернулся к своему пасьянсу. Часовщик проснулся. Он сидел на диване, держась обеими руками за живот. Вид у него был страдальческий. Поэт налил ему стакан.
— Милый! — сказал он ласково и, повернувшись к Грегерсену, прибавил: — Балтазар-то у нас заболел. Его надо отправить вниз и оперировать.
— Неужто так опасно? — спросил машинист и смешал карты в кучу.
— Рак! — вздохнул Балтазар и приподнял стакан.
Роды были не из легких. Доктору Хельгасону понадобилось все его уменье. Давидсен помогала ему, подавая воду, полотенца и лекарства из судовой аптечки. Положение казалось критическим. Худенькое тело Марии корчилось и металось от приступов боли, как шхуна, попавшая в аварию. Давидсен, хоть она и всякого насмотрелась в жизни, чуть в обморок не падала, видя, какая уйма крови хлещет на усердно работающие руки врача. У девушки не стало голоса, из глотки у нее вырывались жуткие сиплые хрипы. Она прикусила язык, и струйка алой жидкости выползала из уголка рта.