— А может, все-таки впрыснуть ей? — умоляюще спросила Давидсен.
— Подождем, — ответил врач.
Стюард, официант и оба юнги стояли в коридоре. Прислушивались напряженно и молча. Немного погодя на трапе появился штурман Странге; обветренное бородатое лицо его было мрачно.
— Почему так тихо? — спросил он шепотом.
Стюард пожал плечами, избегая его взгляда. Оба юнги смотрели на него не отрываясь, и в глазах у них полыхал страх.
Из кухонных сфер доносились обрывки пронзительного блеющего пения.
Это распевал кок. На лице штурмана появилось угрожающее выражение. Йосеф явно был пьян, а в таком виде петь псалмы да еще в святую ночь — нет, это уже чересчур! Это нетерпимо!
Побагровевший Странге исчез в люке трапа. Было слышно, как он препирается с коком, дело явно не ограничилось словами, загремела разбитая посуда и послышался громовой голос штурмана:
— Еще как серьезно, черт меня побери! Моя мать умерла, когда меня рожала.
Но тут послышались приглушенные голоса из каюты горничной. Плеск воды. Что-то похожее на гулкую затрещину. А потом вдруг ломкий, словно захлебнувшийся звук треснувшего колокольчика, звук, который быстро перешел в громкий неутешный детский плач, пронзительный и резкий, как тончайшая проволочка.
— Эге-ге-ге! — сказал вновь появившийся на трапе штурман. — Стало быть, изловили-таки нашего «зайца»!
Через несколько минут из каюты вышел доктор Хельгасон. Лицо у него было потное, а жилетка в крови. Быстрым шагом он направился в гальюн.
— А как мать? — спросил штурман.
— Все ол райт, — ответил доктор. — Мальчик.
— Вот это да! — сказал штурман и залился смехом от облегчения. — Счастливчик будет — в самое рождество родился.
Стюард громко и от души зевнул, юнги старались не смотреть друг на друга.
— А здорово Странге отделал Йосефа, слыхал? — заметил Роберт. — Так ему и надо!
Небо опять заволокло. Шел густой снег, но непогода унялась и море затихало. Пароход посылал предупредительные гудки в темноту рождественского утра.
— Что это с вами такое, Странге? — спросил капитан Тюгесен. — Вы, кажется, ухмыляетесь?
— Я? — спросил штурман. — Ну да, правда, так оно и есть!
— Да вы не стесняйтесь! — подкусил его капитан. — Имеете же и вы право иногда быть немножко ненормальным!
— Ну, конечно, — не стал возражать штурман.
— И безответственным, — добавил Тюгесен и весело чихнул.
Штурман предоставил старику потешаться, как он только захочет.
Снегопад стал меньше, различались уже маяки на норвежском берегу. Туча, похожая на исполинского страуса, снесла искрящееся золотое яйцо — утреннюю звезду.
Штурман ушел к себе в каюту.
«На земле мир и в человецех благоволение, — подумал он, сидя перед фотографиями жены и трех дочурок. Вспомнив, как он распек кока, Странге почувствовал угрызения совести. — Переборщил малость. Так уж всегда выходит с этим непутевым Йосефом. Он сам постоянно напрашивается на неприятности. Пьет лишнее и задирается. Но, в сущности, у него душа, ищущая правды…»
Странге решил сойти вниз и посмотреть: может быть, кок еще не лег спать. Было рождественское утро и на земле мир. Штурману хотелось бы помириться с Йосефом, прежде чем взойдет солнце.
Да, кок еще не спал. Он одиноко сидел у себя в каюте, глядя мутными глазами в пространство, а на коленях у него лежал закрытый псалтырь. На откидном столе перед Йосефом горели три стеариновые свечи, и огоньки торжественно полыхали под увеличенной фотографией печальной старухи. Это была, видно, мать Йосефа.
— Я пришел попросить у тебя прощения за то, что погорячился, — сказал штурман и по-приятельски присел на край койки.
— Нельзя простить, — ответил, не глядя на него, Йосеф.
— Давай поговорим, — не сдавался штурман. — Разве мы не можем как браться во Христе…
— Нет! — оборвал его кок. — Потому как ты — фарисей, а я — мытарь. А мытарь фарисею не брат. Я — кающийся грешник, а ты — гроб повапленный. Отчаливай отсюда со своей, извиняюсь, трепотней о братьях во Христе.
Штурман пожал плечами и встал.
— Ну как знаешь, Йосеф! — сказал он. — Как знаешь! С праздником тебя, с рождеством Христовым!