Еще немного, и он на месте. Он стал вспоминать о других поездках сюда же; некоторые были, как бы это выразиться, более эксцентричными, например, то блаженной памяти путешествие, которое он совершил вместе с Шарлоттой: они ехали вдвоем в большом «дусенберге» настолько взволнованные, что не выдержали, остановились и, взявшись за руки, побежали в ближайшую рощицу… Когда же они приехали, гости пансионата выстроились шпалерами и приветствовали их песней и криками «ура»… Потом они брели по дюнам к его дому, и солнце опускалось прямо в море… Все, все это оборвала и перевернула война, милая бедняжка Шарлотта — она впуталась в безумную историю и зашла в ней так далеко, что потеряла всякий контроль над событиями. Ничего не скажешь, большинство людей приобрели тогда дорогой опыт, время всех кое-чему научило, потому-то он и не считает для себя зазорным ехать среди самого простого народа в самом обыкновенном третьем классе. В конечном счете ведь борьба велась именно за это — чтобы датчане мирно и спокойно, наслаждаясь обществом друг друга, сидели в поезде, медленно ползущем по датской равнине, доставляя их на работу или на отдых. Сам Рейнхард Поульсен не воевал, он был старше призывного возраста, но никто не мог бы усомниться, на чьей он стороне. Хотя нет, и он тоже все-таки сражался, сражался как мог, — просто его оружием был датский язык. Вместе с Хольбергом, Эленшлегером, Каем Мунком[24] и таким союзником, как молодой Абелль[25], и он тоже представлял некоторую силу. Все это тяжелое и страшное пятилетие театр был местом, объединявшим народ: он до сих пор не может без волнения вспоминать те большие праздничные вечера, когда в ложе сидели и король, и королева, и кронпринц, и принцесса, а блеск праздничных одежд, сверкание орденов и мерцание драгоценностей заполняли весь театр. В такие вечера все верили, что страна едина, что корни каждого уходят в далекое прошлое, связанное незримыми нитями с зарей будущего, той зарей, что не могла не взойти, именно она вдохновляла всех идеей единства, а сам зал старого театра превращала в тигель, где искусство торжествовала, потому что было необходимым для плавки кислородом, тем воздухом, которым и мог только дышать народ, даже слова изменяли тогда свою природу — из выражения мыслей и страстей отдельных личностей, из слов поэзии они превращались в непререкаемые истины, в подтверждение идеи свободы, в обнадеживающую музыку саги, — их необоримая светлая мощь и сила должны были выпроводить из страны мрак и зло.
С той поры прошел лишь год, но, слава богу, все это уже позади! В лесных посадках до сих пор попадались реликвии недавнего прошлого: если всмотреться попристальнее, часть листвы на поверку оказывалась камуфляжной сеткой, а то, что наивный фантазер мог бы принять за пасущихся в кустах доисторических ящеров, более трезвому взгляду являло собой брошенную немцами батарею береговой артиллерии 80-миллиметрового калибра. Рейнхард Поульсен заметил ее, но она заняла в его сознании совсем ничтожное место, не больше, чем занимала в нем вся эта чертовщина: сталь, железо и прочий скобяной товар войны, никак не входивший в круг его привычных образных представлений. Лишь дух и свет могут победить мрак, и, хотя молодые люди — ими он глубоко и искренне восхищался — должны были произвести определенные действия с оружием в руках, а в мире действительно накопилось слишком много битого щебня, безобразных ям, сломанных деревьев, гниющих лошадиных трупов и ржавой колючей проволоки, конечный триумф человечества таился все-таки в неиссякаемой способности духа и искусства преодолевать какие угодно испытания. Рейнхард Поульсен взял шляпу со скамьи и положил ее себе на колени. Человек во все времена восставал из праха благодаря искусству и вечной красоте — актер глядел на шляпу, но видел в буквальнейшем смысле возрождающуюся из золы птицу Феникс.
Супружеская пара из Копенгагена, сидевшая через три ряда от него, стала собираться. Рейнхард Поульсен заметил, что они везли с собой полосатые пляжные халаты — определенно довоенного образца, — скатанные по отдельности, халаты были перехвачены кожаными ремнями. Вполне возможно, внутри было что-то завернуто. Может быть, купальные костюмы? Он вспомнил о собственных чемоданах, которые ехали в багажном вагоне. Первый из шести он купил в Ницце. Ницца и Ганна Бейнкопф… Они одновременно увидели его, и она сказала: «Рейнхард, посмотри, вон там стоит твой чемодан!» Да, чемоданы важны не меньше, чем путешествующие с тобой члены семьи. Их у него и в самом деле целая семья. Сначала покупаешь папашу, за ним следует мамаша, а потом и все дети, малые и большие, — растить не надо! Ганна Бейнкопф была просто восхитительна! Она не стала ему выговаривать, просто сразу забраковала его отличные чемоданы от Нейе, и они тут же вместе заложили основу его будущей коллекции, которая стоит сейчас в багажном вагоне, до сих пор сияя фирменными знаками Руля, Мореско и Хасслера из Рима, Ритца из Мадрида, Клариджа из Лондона и Адлона из Берлина.