Проехав по нему совсем немного, повозка свернула вправо, и дорога сменилась глубокой песчаной колеей, колдобины которой были заполнены, по-видимому на пробу, сухим спрессованным вереском. Прежний шелест ветра и легкий стук копыт стихли, лошади пошли шагом, наступила мягкая, нарушаемая лишь поскрипываньем сбруи тишина. Был уже полдень, и солнце стояло высоко. Рейнхард Поульсен поправил на голове шляпу. Крен надвинул свою панаму еще глубже. Он изредка чисто машинально похлопывал вожжами по крупам лошадей.
— Тащишься как черепаха, — сказал он не оборачиваясь.
Рейнхард Поульсен счел за лучшее пропустить слова мимо ушей. Вокруг было так много нового, интересного — на обочинах колеи качались колокольчики, вокруг светлых крыльев ветряных мельниц трепетали ласточки — нет, теперь не время глядеть назад. Нужно с оптимизмом смотреть в будущее и наслаждаться природой, что же до транспортных проблем Крена и всех его выкрутасов, то это его, кучера, личное дело.
— Вот был бензин, и жизнь была, — продолжал тот, — а сейчас чё?
Опять был, была… Что ж, было! Рейнхард Поульсен отлично помнил то время. Было время, когда ничего не стоило приказать шоферу и ему подобным заткнуться, и никто бы его за это не осудил, кроме, конечно, самого шофера. Правда, тут же признал он, в Венсюсселе и тогда ничего подобного не было, может быть, именно потому он и предпочитает его всем другим местам. Здесь всегда жили свободные люди. В Венсюсселе не покомандуешь! Хорошее настроение снова стало возвращаться к Поульсену, и он решил возобновить разговор. В конце концов, тему можно переменить.
— Много приезжих в этом году?
Кучер не ответил, кнутовище, укрепленное сбоку от него, все так же торчало наподобие флагштока, и все так же — вниз-вверх, вперед-назад, вниз-вверх, вперед-назад — ходили ходуном крупы лошадей.
— Не-е… — наконец-то выдавил он.
На нос актеру села муха, он махнул рукой и прогнал ее, муха полетела обратно к лошадям, но ее сменила другая, которой тоже захотелось как-то развлечься. Он прогнал и ее, но она упорно возвращалась, и под конец, потеряв терпение, Рейнхард Поульсен тонко взвизгнул:
— В этом году много мух!
— Чё? — не понял Крен.
Рейнхард Поульсен крикнул ему:
— В этом году много мух!
Кучер промолчал, вместо ответа актер услышал эхо, отозвавшееся из юго-западных дюн, он глубоко перевел дыхание, и муха влетела ему прямо в рот, так что пришлось долго откашливаться и отхаркиваться, чтобы удалить чертовку. Крен обернулся и посмотрел на него. Этот тип улыбался.
— Мух? Мух у нас хватает.
Больше за всю дорогу не было сказано ни слова, но, когда впереди, точно из-под земли, вынырнули здания пансионатов, а еще дальше, в дюнах, показался его собственный дом, Рейнхард Поульсен вновь почувствовал, что к нему возвращаются радость и вкус к жизни, он даже приподнялся и энергично замахал шляпой, увидев на террасе ближайшего пансионата постояльцев — те сидели за послеобеденным кофе и высматривали, приставив ко лбу ладонь козырьком: кто-то там едет в их любимом красном автомобиле? Тут и дорога стала ровнее, Крен дал какой-то свой знак лошадям, и те заметно прибавили шагу, чуть ли не перешли на рысь. Не снижая скорости, они проехали оставшийся отрезок пути и подкатили к последнему пансионату; хозяин его с хозяйкой и детьми (дети давно уже вели все дело) вышли из парадного, приветственно замахали новому гостю, помогли выбраться из экипажа и стали, как всегда, уверять, будто только по приезду Рейнхарда Поульсена они узнают, что наступило наконец настоящее лето. Он улыбался и пожимал руки, а увидев, что из окон второго этажа высунули головы еще несколько гостей, опять снял борсалино и взмахнул им, галантно кланяясь галерке.
— Вы, конечно, не будете против того, чтобы сидеть за столом с адвокатом Верховного суда? — прошептала ему на ухо одна из хозяйских дочерей.
Сначала он ничего не понял, но она продолжала:
— Вы ведь будете обедать у нас?
— Естественно…
Естественно, он будет обедать здесь, неужели она думает, он будет возиться с кастрюлями и поварешками у себя в дюнах?