Суббота.
Прислушиваюсь: не зазвенит ли на улице ваш молодой смех. Прислушиваюсь: не застучат ли по лестнице твои сабо. Высматриваю вас из окна.
Я купил цветы и еще горшочек с молочаем, поставил его на низкий голубой столик. И две зеленые свечки зажег.
От изразцовой печи веет теплом. Две отбивные дожидаются вас и мороженое. В блюде орехи, бразильские, земляные. И бутылку белого вина я припас, и две баночки пива. И еще сахар, хлеб, масло и молоко, апельсины и шоколадку, грушу для Тины.
Я всюду вымыл полы, столы и столики. Весь мусор, весь хлам снес на помойку. И окна вымыл.
Долго-долго ждал вас в тишине, но вы не пришли.
Воскресенье.
В печке гудит огонь. За окном уже мгла, и дождь припустил. Один и тот же привычный шлягер без конца доносится сверху. Три стихотворения написал я для тебя. Сложил листки в аккуратную стопку.
Сменил белье на постели и за всеми делами думал, как я люблю тебя и что я одинок и в тоске. Слушал, как стучат капли по стеклам окон. Вино я почти все выпил. Но отбивные остались. И подмывает съесть грушу: она же росла на дереве, в одном из садов моей родины.
Дождь по-прежнему хлещет, и ветер метет по улице, но я выйду и в дождь и ветер. Куплю конверт, куплю марку, чтобы завтра тебе принесли почту с моими стихами. Почтальон подойдет к твоей двери, близко-близко, может, он даже услышит ваши голоса.
Еще два-три месяца — и к вам придет весна, и потеплеет солнце.
Перестук деревянных сабо на улице. Я мигом бросаюсь к окну — мимо идет мужчина, несет на плече ящик с пивом. Мне бы только вас обеих обнять.
Вторник.
Крупные капли дождя падают с неба, из туч. Люди — ногами, машины — колесами месят грязь.
Ничего не надо — только теплую твою руку на моей груди. Только слышать твое дыхание.
Только бы сонная твоя ножка легко касалась моей ноги.
Целовать тебя спящую, гладить твое лицо, теплые твои руки; ласкать стройные ноги, гладкий, как мрамор, живот. Трогать твои ребра, носить тебя на руках, чувствовать, как ты крепкими руками обвила мою шею. Ты моя жизнь. Я люблю тебя.
Помню туфли стоптанные твои; твои платья, почти всегда не по росту; любимую твою уху; наши беседы о музыке, литературе; наши прогулки.
Наше молчание — тихими поздними вечерами. Занавеску, за которой спит и просыпается наша дочурка; ножки ее, столь похожие на твой.
Помню радость мою: как я обнимал вас обеих — на кухне, в коридоре и в комнате, у зеркала, когда вы гляделись в него вдвоем.
Тело твое хочу целовать, груди твои и руки, всю тебя — с головы и до ног. Хочу видеть, как ты зеваешь, обнажая ровные зубки; хочу любоваться вздернутым носиком, столь милым моему сердцу.
До сих пор на тахте, на одежде моей я нахожу длинные светлые волоски — твои, моя женщина.
Среда.
Прекрасная женщина, с кожей бархатистой, как персик, как тоскую я по тебе, но ты ушла от меня, ты далеко. Утро сейчас, свет льется с неба. Пять часов только, и свет тихий, покойный. Не слышно людей, и моторов не слышно, только голуби заворковали уже. Свет растекается над домами. Скоро уже загрохочут станки на заводах — грохот ударит по нашим ушам.
Как странно, что тебя нет рядом со мной в постели. Моим рукам не дано тебя ласкать, а ты не можешь коснуться моей груди. Моим губам уже не прильнуть к твоему рту.
Я всегда жду тебя. Все рад бы тебе отдать.
Среда. На часах 13.40.
Я заснул на тахте. Разбудил меня громкий голос соседки. Она с жаром бранила своих детей. Этих прелестных крошек, что в положенный срок сменят нас на наших рабочих местах и возьмут на себя заботу о наших пенсиях.
Две недели скоро, как я не видел тебя.
Наверно, душа у тебя поет. И тебе я не нужен.
Зеленый свитер на мне, связанный тобой, он весь в длинных светлых твоих волосах. Откуда у тебя столько волос?
Я наскучил тебе всем этим ворохом слов.
Наскучил нескончаемой исповедью, лавиной чувств.
Пишу так, словно жду, что ты меня услышишь. Хуже нет докучливой страсти, когда человек решил сбросить цепи. Вдруг ты даже не читаешь писем моих? Вдруг они просто надоели тебе?
Сущий ад у меня в душе.
Нет, я должен тебе написать про деревья, которыми мы любовались; про тишину, меня обступившую: она обнажает во мне один за другим твои лики.
Твое лицо, улыбки твои внезапные, радость твоя, что передавалась мне. Лицо твое, спящее во тьме, такое бледное, потерянное по утрам. Лицо твое, отныне такое далекое. Лицо твое в моих снах так кротко улыбается мне…
Лицо твое, губы твои — я несу их в себе.
Рад бы отдать тебе всего себя в угаре восторга, близкого к боли; в порыве самоотдачи, мучительной до слез. Слова проклятые.