Он отворил дверь в комнату Монни. Глаза у нее были открыты. Волосы струились по плечам. Белая итальянская курочка с искрящимися перышками. Его тело сотрясалось от гулких ударов, как будто от топота тысячи ног. Тысячи запертых ног.
— Ты не спишь? — спросил он. Подошвы липли к влажному полу со следами песка.
— Слушаю море, — отозвалась она.
Через распахнутое окно доносилось невидимое клокотание. Комната вдруг стала огромной. Монни пристально смотрела на него. Его бил озноб.
Они обогнули дом, пахнувший горячим просмоленным деревом. Дохнуло чем-то теплым, точно земля, море и они сами были хлебом. Но от этой чересчур приветливой печи следовало держаться подальше, это он понимал. На Монни был надет купальный халат. Зернистая ткань обволакивала ее тело. Не прикасайся к ней, слышишь, не трогай. Ему казалось, что в челюстях и глотке прорастает чертополох. А под высохшей известью позвоночника полыхает пустыня. Дыши глубже, парень! Он втянул в себя морской воздух, порциями проталкивая его в грудь. Воздух водорослями опутал внутренности, легкие, сердце. Маяк на севере, мертвенно-белый, был похож на кость, указующую на небесные льдины.
Нет, никогда.
Они сели на краю откоса. Дрожащая курочка и теплое зернышко, выпавшее из хлеба.
Он почувствовал, как дом у них за спиной выпустил еще одну порцию тепла. Подошла Биргит, присела рядом.
Вот сидим, любуемся на море.
Он заполз обратно в свой панцирь, спрятался между своими скорлупками, между своими двумя курочками.
— Знаешь, — сказала подруга его жены, — это был не солнечный удар.
— А что же тогда?
— Просто он сделал это.
— Да-да.
У них не оказалось с собой сигарет, пришлось вернуться в дом.
Пошел дождь.
Андерс Бодельсен
(р. 1937)
РАМА САМА
Перевод В. Болотникова
— Приглядись хорошенько, погоди сдаваться, — сказала мать.
Мальчик снова взглянул на рисунок. Картинка как картинка — зачем только заставляют его искать в ней нечто особенное сверх того, что видно с первого взгляда всякому. Если, как они уверяют, Рама Сама и правда там прячется, так сами бы и показали где, а ему неохота себя утруждать: уж очень ко сну клонит.
— Господи, у ребенка жар, покажи ему наконец этого Раму Саму! — сказал отец; он стоял у окна отвернувшись, чтобы не видели выражения его лица.
— У него тридцать восемь и два, — возразила мать. — Так что сам справится. Опять не вышло? А ну-ка, еще попробуй!
Из-за плеча сына мать снова взглянула на рисунок.
Мальчик сидел в своей кроватке, она была составлена из двух половин, которые можно было раздвигать по мере того, как растет ребенок; запас оставался еще немалый. На двух крепких боковинах лежала доска, а на доску положили книжку. Мальчик сидел в изголовье, чтобы лучше видеть картинки, а мать читала ему вслух. Он рассеянно взглянул на пейзаж, нарисованный в старинной манере — тонкими, небрежными штрихами: холмы, лесная опушка, озеро, облака, мчащиеся по небу. Раму Саму высмотреть не удалось.
— Объясни же ему, в чем суть всей истории, — сказал отец, по-прежнему не отходя от окна.
— Значит, так… Смотри: вот Гансик, он показывает Раме Саме одну за другой свои картинки, чтобы его рассмешить. Раму Саму ведь не рассмешишь ничем, но уж если Гансику это удастся, он выиграет кучу денег, понял? Только Рама Сама никак не хочет смеяться, пока не увидит вот этой картинки. И знаешь, почему ему так смешно? Потому что он видит самого себя! А теперь ты попытайся высмотреть Раму Саму. Знаешь ведь, какой он из себя? Не обезьяна, но и не человек, что-то среднее… Ты только высмотри его и увидишь: он стоит, улыбается. Очень смешной, веселый Рама Сама.
— По-моему, ребенку никак не ясно, в чем суть игры, — сказал отец. — Пойми, сынок: Рама Сама тут спрятан. С первого взгляда его не увидишь, это нарочно так. Одно из двух: или его совсем не видно, или только он один и виден. И вдруг окажется: озеро — его глаз, облако — рот.
Озеро — его глаз, облако — его рот. Прежде отец никогда подобного не говорил. Мальчик недоверчиво покосился в сторону окна, где черной тенью маячил его отец. Еще раз попробуй, сказала мать. Еще раз попробуй, повторил отец.
Мальчик снова взглянул на картинку. Очень милый пейзаж, только краски неправдоподобные. Озеро словно намалевано синькой, а листва на деревьях — как вареный шпинат. Значит, где-то здесь притаился смеющийся Рама Сама? Спрятался так, чтобы остаться невидимым, а сам в это время стоит и глядит на тебя? Мальчик отшвырнул книжку на перину, личико его выражало отчаянное упрямство.