Эрлингу повысили зарплату.
— Значит, теперь каждые полгода ты будешь получать прибавку в пятьдесят долларов?
— Отнюдь. Прибавку я получу, только если того пожелает С. X. Некоторых сотрудников еще ни разу не повышали.
— Дома было как-то надежнее.
— Кому, черт возьми, охота возвращаться домой?
— Мне охота, Эрлинг.
— Почему это вдруг? — спрашивает он игриво, и такой тон означает, что он не воспринимает всерьез ее слова и вопрос задал лишь потому, что у него сейчас разговорчивое настроение.
— Я боюсь. — Маргрет не может сдержать слез.
— Дорогуша, — теперь в его голосе сквозит раздражение, — ну чего тебе бояться?
Она всхлипывает.
— Здесь так ужасно, я почти не осмеливаюсь выходить с детьми на улицу, один негритенок прямо вырвал куклу из рук Трине. Мне потом пришлось эту куклу мыть горячей водой, я так испугалась, она могла чем-нибудь заразиться. Со всех сторон только и слышишь всякие ужасы, а один пьяный схватил меня за плечо, возле супермаркета. Или возле прачечной? Нет, возле супермаркета, да, именно там, у него был такой отвратительный нос, он хотел денег, этот негр, ты бы видел его нос, это… А Бетти, ну знаешь, соседка, так на ее подругу напали средь белого дня прямо на Семьдесят шестой улице. Здесь повсюду грязь, если бы здесь не было так грязно…
Эрлинг сажает ее на колени.
— Господи. И только-то. Их бояться нечего: просто они намного непосредственнее нас, как дети. Они и мухи не обидят. Они ведь тоже люди, верно? А грязь — не думай об этом, мне, например, безразлично, если в квартире будет чуть-чуть пыльно.
Голова у нее наливается свинцовой тяжестью, глаза закрываются, его рука обнимает ее, и она заползает в норку, прижавшись лицом к его надежной груди.
Письмо от Джо. (Старина Джо, я совсем забыл про него, а ты?..) Адрес на Лонг-Айленд. Мой лучший друг, пишет Джо, только позвони и передай привет от меня, он с ума сойдет от радости.
Голос друга по телефону звучит несколько сдержанно.
— Джо? Ах да, теперь вспоминаю, он женился на какой-то… О, вы тоже из Дании? Забавно… Приезжайте как-нибудь с женой к нам, если это не слишком сложно для вас…
— Нисколько, — заверяет Эрлинг и бодро добавляет: — В воскресенье. И детей с собой прихватим.
— Вы хотите приехать в это воскресенье?
— Да-да, — подтверждает Эрлинг, хотя Маргрет дергает его за рукав, — воскресенье нам подходит. So long!
…У нас еще нет здесь таких настоящих друзей, пока нет, но: «Дорогая мама. В воскресенье мы были у наших хороших друзей. Они цветные. Да, в этой стране не все так терпимы, но мы не поддаемся этим предрассудкам. Люди боятся друг друга, вот в чем беда…» Мысли о предстоящей поездке долго не дают Эрлингу уснуть, но в конце концов мозг его затуманивается, и он погружается в дрему: негритянские руки наполняют бокалы вином, тело вибрирует в такт мягким звукам джаза, толчки нарастают, сосредотачиваются в низу живота и выплескиваются наружу белой волной, он и его друзья растворяются в этой пене с удивительным ощущением единения…
Маргрет со стоном переворачивается на другой бок. Он проскальзывает в ванную, прижимая руку к намокшей в паху ткани пижамы. Черт знает что, я уже целую вечность не спал с Маргрет. Почему мы постоянно чувствуем себя такими измотанными? Он становится на цыпочки, упирается бедрами в холодную раковину и, испытывая острое наслаждение, совершает омовение. Потом достает из холодильника пиво и усаживается на кухне у открытого окна. Пропитанный запахом помоев ветер обвевает кожу, не принося прохлады. Поют свою песню машины. В этом городе всегда кто-то не спит, мчится вперед и вперед, а дома — ничего не меняется, осталось таким же, как было, когда мы уехали…
Поездка в метро заняла больше часа. У Эрлинга под мышками расползлись темные пятна пота. Трине упала на пол и испачкала праздничное платье. Кьелль, хныча, цепляется за ноги матери. Наконец они выбираются на улицу, и воздух, точно влажное одеяло, накрывает их с головой.