Восьмой день
Рано утром войско разделилось. План командования неясен. Я ничего не знаю; мы не имеем никакой власти над тем, что должно произойти.
Нас подняли сиреной. Рассвет просачивался сквозь силуэты деревьев, погруженных в туман. Генерал приказал, чтобы армия разбилась на две части — прийти к единому мнению о том, где находится враг, оказалось невозможным. Одна группа под его командованием пойдет на восток, другая — под командованием подполковника — на запад. И тот и другой со своим половинным войском разгромят врага.
Армия расщепилась надвое почти бесшумно: одна группа отрывалась от толпы и шла направо, другая шла налево; на секунду движение замирало, потом отрывалась новая группа, шла направо, другая — налево и так далее. Определяемые лишь случайностью, обе колонны получились примерно одинаковыми.
Через минуту после того, как лагерь был свернут, колонны двинулись каждая в своем направлении. Туман упал между двумя отрядами, отделив их друг от друга.
Сырой воздух струился вокруг нас, когда мы молча карабкались по склону горы. С волос и рукавов текла вода.
Внезапно наш предводитель сделал нам знак остановиться. Неизвестно по какой причине он изменил направление марша, и мы двинулись на юг. Через секунду мы повернули на восток, но только для того, чтобы в конце концов повернуть на север.
Мы шли до позднего вечера. Тьма опустилась очень рано, смешавшись с туманом. Разбили лагерь. Палатки еще не высохли после прошлой ночи. Холст больше не удерживал влагу, на скрючившихся солдат капало.
Я теперь в одной из общих палаток, палатка с лазаретом, по-видимому, досталась другой колонне. Солдаты вокруг лежат как под наркозом. Кто спит, кто не может заснуть и уставился неподвижными глазами в холст палатки. Снаружи полная тишина. Часовые в тумане шагают почти неслышно, как будто на мягких кошачьих лапах. Весь мир съежился до размеров падающей капли.
Девятый день
Сижу с трудом, прислонившись спиной к камню, собрал несколько разорванных плащей и закутался в них от холода. Поднимая глаза, я вижу груды изуродованных трупов. По земле рассеяны остатки оргии битвы, шишки с дерева, разоренного огромной белкой.
У меня раздроблена левая нога, сапог крепко присох к ране. Я не смог сорвать его, потому что потерял сознание, а потом было уже поздно. Осколок гранаты попал мне в спину, прямо под левое легкое, мне больно дышать. Но, по-видимому, быстрее всего подействует рана в ноге, я чувствую, как ползет вверх боль.
Мы встретили врага вскоре после выступления. Он воплотился в наш собственный образ — в ту часть войска, которую мы покинули вчера.
Уже рассвело, но солнце еще не встало. Сегодня наконец выдался безоблачный день.
И не было ни тьмы ночной, ни тумана, ни утесов и скал между нами и нашим врагом. Ничего, на что усталый рок мог бы сослаться, объявив происшедшее трагической ошибкой, несчастным случаем. Небо прозрачно, как вода. Чистый, ясный воздух. Когда мы заметили друг друга, нас разделяло метров пятьсот. По глазам солдат я видел, что отступление невозможно. Их тела напряглись, заряженные волей, подобно натянутым пружинам: на мгновение они застыли, потом двинулись навстречу врагу в трансе, как охотничьи собаки, идущие по следу. Случилось то, что уже было однажды раньше, — исчезли всякие звуки, кроме топота ног по каменистой земле. Ни выкриков, ни команды.
Последний отрезок пути они бежали бегом. Снова появился звук — нечто похожее на стон огромного зверя, который смертельно ранен и не понимает, что произошло.
Я не могу вспомнить само побоище, просто солнце вдруг оказалось на другой стороне неба. Когда я попытался встать, в спине у меня замерцала боль — как отраженная в воде звезда, от которой во все стороны расходятся лучи.
Кругом ничего живого, кроме нескольких больших птиц. От меня они пока держатся на расстоянии.
Какое подходящее место для того, чтобы кануть в небытие! Глубокая долина между двумя горными склонами, зияющая, точно незасыпанная могила. Словно некое божество в безумной ярости швырнуло нас сюда. Трудно поверить, чтобы такое невиданное опустошение было делом рук человеческих.
Боль в ноге становится нестерпимой, разум мутится, пальцы коченеют. Но в моем пистолете осталось несколько пуль, хватит не на один выстрел, я могу спокойно встретить ночь.
Свет убывает…
Я хотел успеть разобраться — теперь, когда цепь замкнулась и больше ничего уже не произойдет. Я думаю о нашем страхе. Все началось со страха — мы боялись, что нас истребят, и потому захотели истребить сами и вот осуществили свою волю в этих пустынных горах. Надо было успеть разобраться раньше… А теперь я кончаю писать…