— Ладно, — сказал Эйтель.
— Но не забудь, это в том месте, где река чуть сворачивает к востоку, там еще стоят пять плакучих ив.
— Ладно, — сказал Эйтель, — не забуду. А еще я размышлял о твоей судьбе, — заговорил Эйтель после паузы, — сразу, как узнал про тебя. Мой род причинил несправедливость твоему роду, я не хочу, чтобы и с тобой получилось так же. Я хотел бы восстановить справедливость, прямо сейчас, насколько это возможно.
— Справедливость? — протяжно спросил Линнерт, и в голосе его звучало удивление.
Но тут Эйтель услышал приглушенный бой часов над зданием суда, медленно и раздумчиво они пробили девять ударов, и Эйтель спросил у себя самого, считает ли узник эти удары.
— Линнерт, ты когда-нибудь слышал о том, что наша усадьба стоит именно там, где когда-то был ваш двор, что она выстроена на фундаменте вашего дома?
— Нет, никогда не слышал.
В камере воцарилось долгое молчание, так что Линнерт под конец даже поднял глаза, чтобы посмотреть, ушел его гость или все еще стоит здесь.
— Линнерт, — заговорил Эйтель, — твоя мать рассказала мне вчера одну историю. Она рассказала, что когда была у нас кормилицей, поменяла господского ребенка на своего собственного и никто об этом не узнал.
Снова молчание.
— Ну вот, — сказал Линнерт, — это все дело прошлое. С тех пор много воды утекло.
— Ты прав. С тех пор миновало двадцать три года. И все эти годы ни один из нас не знал, кто же он такой.
Линнерт сидел так тихо, что Эйтель не мог понять, слышит он его или нет.
— А это правда, ну, то, что она рассказала? — наконец спросил он.
— Нет, — ответил Эйтель, — это неправда.
— Нет, — повторил и Линнерт, — это неправда. — И сразу добавил все с той же лисьей хитростью, молниеносной и злой: — Ну, а если бы все это оказалось правдой?
— Если бы все это оказалось правдой, — медленно проговорил Эйтель, — ты был бы сейчас на моем месте, а я — почем знать? — на твоем.
Линнерт снова затих на своей скамье, глаза опустил в пол, и Эйтель подумал: «Ну, если все кончилось, я, верно, могу уйти?»
В то же мгновение узник рывком поднялся на ноги и стоял теперь перед своим гостем. Тяжелая цепь с лязгом ударилась о его ногу. Внезапное, неожиданное движение, легкое и бесшумное, было исполнено такой редкостной силы, что напоминало скорей атаку из засады, которая застает атакуемого врасплох и не дает ему времени подготовиться к защите.
Два молодых человека одинакового роста стояли теперь один перед другим. Первый раз за все время разговора они поглядели друг другу прямо в глаза. И среди воцарившегося молчания по лицу Линнерта медленно разлился яркий, неукротимый свет.
— Тогда, — сказал он, — все они были бы моими, эти зайцы, и лисы, и куры, которых я стрелял на твоих полях и в твоих лесах.
— Да, — подтвердил Эйтель, — тогда они были бы твоими.
Казалось, мысли узника покинули крохотное, темное помещение, где он находился, и улетели в те поля и леса, о которых он говорил, ноздри его расширились, втягивая воздух и запахи, как у крупного, осторожного зверя.
— И тогда, — заговорил он наконец, совсем медленно, — тогда, наоборот, тебе следовало бы поблагодарить меня за то, что я разрешил тебе стрелять их, сколько заблагорассудится.
— Да, мне следовало бы поблагодарить тебя.
— И ты мог бы, например, поблагодарить меня за то, что тебе дозволено через три недели, когда подрастут птенцы, снова выйти с ружьем. И еще через три месяца — по первой пороше. И еще за то, что ты сможешь по весне криком подманивать козла в твоем лесу.
— Да, — сказал Эйтель.
И покуда Линнерт стоял все так же неподвижно, упершись взглядом в глаза Эйтеля, но размышляя о чем-то своем, будто грезил наяву, лицо его залилось краской. Краска растеклась по щекам нежной, глубокой волной. «Недавно мне уже довелось наблюдать нечто похожее на другом лице, — подумал Эйтель. — Не зловещий ли блеск триумфа Лоне, осененный здесь крылом смерти, смягчился и вызрел в радость?»
Внезапно узник откинул голову, так что волосы, повторив то же движение, открыли его лоб. Он воздел правую руку, рука была костлявая, в темных пятнах, под длинные, твердые ногти забилась грязь и кровь. Он слегка протянул руку вперед. Исходивший от нее запах показался удушливым его гостю.