А дома, в ее комнате, он встал у нее перед глазами, как живой, ее мальчик. Ее большой мальчик, здоровый и рослый. Сколько она возилась с его прививками в детстве, выхаживала, когда он болел. И вот теперь они заберут его от нее. Теперь он принадлежит им, они могут послать его на смерть. Расстрелять, если он дезертирует. Она беззвучно заплакала. Хоть бы ОН был рядом, было бы кому пожаловаться. Но она одна, одна-одинешенька. Не осталось ли еще сливок в холодильнике? Может, стало бы легче, если допить ту последнюю бутылку из шкафа. Она не могла больше думать про тот плакат. Про своего мальчика, который стал теперь пешкой в их игре — двигай куда заблагорассудится. Хоть совсем уничтожь.
Она перевела дух. А все-таки это успокаивает. И в голове вроде прояснело. Теперь можно все спокойно обдумать. Он бы, само собой, заявил, что он пацифист и отказывается служить в армии, многие ведь так делают. Нет, им его так просто не заполучить. Она хитро улыбнулась. Как же это ей сразу не пришло в голову. Ведь сколько лет он у нее провисел, тот самый плакат, который она вырезала из какой-то книги, когда мальчику было всего лет двенадцать — четырнадцать. Русский четырнадцатилетний мальчик в матросской форме рядом со своей деревенской мамой, повязанной белым платком. Как безутешно припала она, вся в слезах, к плечу сына. И этот трогательный жест сыновнего утешения перед разлукой на унылом перроне, откуда вот-вот эшелон увезет его на фронт вместе с сотней других, таких же, как он, новобранцев. Эта сцена прощания всплыла сейчас в ее памяти во всех подробностях, она даже прослезилась. Четырнадцатилетний русский мальчик времен Первой мировой. Когда же они прекратят эту свою чудовищную нумерацию?
Их сын должен проходить призывную комиссию, а она даже не может посоветоваться с его отцом. Пациента нельзя беспокоить. И про денежные затруднения она вынуждена умалчивать. А разве лучше, чтобы все это накопилось и в один прекрасный день разом обрушилось на него? Ну да, ведь они там все умные, не чета ей.
На следующий день ее уже ждало письмо из Ютландии. Она внимательно читала строчку за строчкой, пыталась читать и между строк, но не обнаружила ничего. Ничего от него лично, от того него, каким он был прежде. Они явно продолжали совать ему эту свою химию. Она отложила письмо в сторону, пошла уселась перед аквариумом и стала глядеть на сонных рыб. Одна плавала брюхом вверх. Она думала про плакат на почте, про неоплаченные счета, про все, что тревожило и огорчало ее. Скоро ведь закроют! — вдруг встрепенулась она, нет, без взбитых сливок ей не обойтись, впереди еще целый вечер.
Он сидел в своем уголке купе и наслаждался видом. Настроение было приподнятое, хотя он позволил себе выпить всего лишь кружку легкого пива. В купе же стоял страшный шум и гам: компания пассажиров напротив устроила настоящую пьяную оргию. Нет уж, теперь его не соблазнишь. Он им всем еще докажет. Что другое, а характер у него имеется. Сколько же он дома-то не был? И вот едет наконец. Заметьте, кстати, что у него и жена имеется. Он уж почти и забыл, как это бывает. Но где-то глубоко-глубоко сидел страх. Похоже, как в детстве, когда после каникул первый день идешь в школу. Запах свежей краски… Всегда он вызывал у него это забытое детское чувство страха. Он снова чувствовал себя маленьким школьником, оказавшись, например, в подъезде, где только что поработали маляры. Ну, а теперь-то он чего боялся? Понятно чего. Извещений о просроченных платежах, которые, без сомнения, ожидали его, от которых он вечно бегал, прятался, топил страх в вине. Да и всего остального, что ждало его там. Работы, с которой он в последнее время не в состоянии был справляться, потому что чувствовал себя совсем больным, телефонных разговоров, которые все откладывал и откладывал, писем, на которые не отвечал. Все это теперь накопилось, он знал. Не говоря уже обо всем том, что он задолжал ЕЙ, и не только наличными.
Он оглядел купе. Пустые бутылки, банки из-под пива с тихим звяканьем перекатывались по полу. И этот тип напротив с бессмысленно полуоткрытым ртом, от которого так и разит водкой. Совсем развезло — ну и картинка. Он выпрямился. Нет уж, лично с него довольно. Насмотрелся он на этаких — судьбы-то, конечно, у всех разные, но в то же время до ужаса одинаковые. Насмотрелся предостаточно. Все они жили по одной схеме, и все заранее известно, как ни крути. Но ОН им еще докажет.
Уже в Рушилде он выбрался со своим чемоданом в проход, чтобы сойти в числе первых. Очень может быть, что она будет встречать его. Он, во всяком случае, сообщил номер поезда. «А что, если, — шепнул сидевший в нем чертенок, — что, если зайти сначала в ресторан хлопнуть стопочку, так сказать, для настроения». — «Сгинь!» — тут же отогнал он соблазнительную мыслишку. Не хватало еще, чтоб от него пахло при встрече — как-никак целых полгода не виделись.