Он закрыл глаза, чтобы отчетливее представить себе тот яркий день городской фиесты, когда центральный парк города представлялся огромной страной чудес и наслаждений.
Он вновь увидел эту странную штуковину на тяжелых цепях. Рядом с ней меркло все остальное. Он подошел поближе и увидел, что на цепях раскачивалась большая повозка. Он начал было читать надпись, сделанную крупными разноцветными буквами, и успел прочесть «КНУТ», как вдруг повозка оказалась рядом, его больно ударило, он упал.
Когда он очнулся, кровь уже не заливала глаза и что-то плотно обхватывало голову. Как выяснилось, доктор зашил рану и наложил повязку, которая белой, слегка скособоченной «короной» красовалась на голове.
Он был еще мал, но уже не настолько, чтобы его можно было удержать в постели. Прямо в повязке, едва держась на ногах, он вернулся в парк. Долго стоял перед этой повозкой, испепеляя ее взглядом. Потом влез в нее, важно уселся — качели, раскачиваясь, набирали ход. Он помнил, какой ужас охватил его, когда он услыхал скрежет невидимых колес, звон цепей и ощутил резкое движение кабинки. Ему казалось, он вот-вот потеряет сознание.
— Я победил тебя! — кричал он навзрыд. — Я победил тебя, хоть из-за тебя я так сильно упал! — Этот боевой клич его успокоил. Он держался крепко, сидел гордо и прямо, а «КНУТ» раскачивался туда-сюда.
Отец нашел его в этой кабинке, когда бешеная качка уже закончилась. Бледный, он сидел прямо, но был почти без сознания, и отец промолчал, хотя готов был задать ему хорошую трепку. Мать вскрикнула, когда увидела его, бледного, как мертвец, и почти такого же неподвижного.
Только много лет спустя он понял, какую глупость совершил в ту минуту, когда его обуяла детская гордыня и желание бросить вызов судьбе. Он учился на курсах оказания первой помощи и там узнал, что даже при самых легких травмах головы необходимо спокойно пролежать в постели хотя бы сутки. Он дорого заплатил за свое мальчишество, за миг бессильной ярости, гордого мужества, за неодолимое желание управлять неуправляемым.
Чего стоил ему тот миг, впервые стало ясно, когда он был еще подростком. После вечерней службы они с приятелями спрятались в церкви, чтобы ночью вызвать призраки покойников, лежавших под бетонными плитами в церковном дворе.
Мы не боимся, шептали они друг другу, дрожа от страха. Они вглядывались в затхлую темноту церкви, пытаясь разглядеть хотя бы контуры изображений святых на алтаре. Они не отваживались смотреть по сторонам — им казалось, что сейчас некое сияние пронзит темноту и с появлением призраков на них обрушится гнев господень.
И вот тут-то он вдруг ощутил острую боль в голове, в глазах зарябил, засверкал пестрый фейерверк. «Это не призраки, — подумал он, — это правда». И слезы покатились по щекам от нестерпимой боли. Но он молчал, чтобы друзья не подумали, что он боится.
«Я ведь не боюсь, не боюсь!» — мысленно кричал он, сжимая руками виски.
— Я хочу домой, — простонал он. — Мне плохо, очень плохо. — Приятели сперва посмеялись над ним, потом испугались. Они подняли его, вывели на улицу, со страхом смотрели, как сперва его стошнило, потом он стал прихрамывать, потом вдруг оцепенел. Они дотащили его до дому, незаметно уложили на кровать, благодаря небо за то, что в его доме, как и везде в городе, двери не запирались, иначе им всем здорово попало бы за эту ночную вылазку.
С тех пор приступы случались не раз, и однажды отец отвел его в больницу, где добродушный ласковый доктор наблюдал его некоторое время. Доктор сказал родным, что существует опасность серьезного заболевания и единственный шанс полностью выздороветь — это отдых, хороший уход и чувство безопасности.
Но началась война — бомбежки, смерть, голод. Никто не чувствовал себя в безопасности, тем более юнец, который никак не мог понять, почему в мире столько ненависти и гнева.
Однажды он исчез, и семья была в панике. Он же весь день провел на ногах в поисках ответа на мучившие его вопросы. Отдыхая на обочине улиц, он безучастно наблюдал, как бомбы вдребезги разбивали темноту и превращали в хаос деревья, газоны и дома. В один из таких моментов созерцания его и обнаружил полицейский, который отвел его домой. Домашние стали одолевать расспросами, но вскоре, так и не добившись ответа, отступились. Тогда все были настолько близки к отчаянию, что жизнь, бесценная жизнь, значила всего лишь немного еды, немного сна и близость родных и любимых.
Потом война кончилась. Но по-прежнему царили голод, жадность, чувство опасности. Однако теперь тьму рассеивал слабый лучик надежды, что когда-нибудь, когда-нибудь, когда-нибудь…