Алиса играла на арфе и по многочисленным просьбам, поддержанным дружными аплодисментами, исполнила несколько вещей на «бис». После этого пела Хосефина. Голос ее, правда, немного сиплый, тоже вызвал немало одобрительных возгласов. Она исполнила на «бис» романс «Последняя летняя роза», воскресивший сцены далекого прошлого. Неожиданно в зале появился дон Эстебан. Он приветствовал собравшихся, изящным жестом подкручивая свои густые усы, и, как показалось, даже несколько оробел перед таким количеством болтливых женщин. Он стоял и слушал музыку арфы, шепча восторженно: «Божественно, божественно…»
К полуночи веселое настроение начало спадать. Пока все сидели вокруг длинного стола в конце залы, мы играли не переставая. Мои мысли витали где-то в далеких диковинных морях и странах, я мечтал о больших городах. Сестры проплывали среди местных дам, как два белых лайнера между портовыми буксирами. Наконец вспомнили и о нас — и Пете Саэс дал нам знак поставить инструменты в сторонку. Неловкой вереницей мы потянулись за босоногим слугой через весь зал.
За нашими спинами дуэт охрипших сопрано затянул «Голубку» под аккомпанемент арфы, но меня уже совершенно не интересовало, кто это пел. Вид такого количества серебра и фарфора окончательно привел меня в замешательство. Перед нами было столько всяких вкусных вещей, что трудно было во все это поверить. Я тщетно старался отыскать в памяти названия всех этих блюд, и моя неосведомленность прямо-таки устрашала меня. Меня мучило любопытство: что же стало с теми коробками съестных припасов, которые дамы Буэнависты прислали сюда раньше? Прямо передо мной на большой серебряной вазе лежало что-то, похожее на яичные желтки в меду, посыпанные перечной мятой. Нас было семеро оркестрантов, все мы были дружны между собой и ко всему относились одинаково, в том числе и к этому празднеству. Ну, и поскольку кругом сидели друзья, я позволил себе пожадничать: не только набил полный рот разными сладостями, но и еще завернул несколько этих яичных желтков в бумажные салфетки, чтобы прихватить с собой. Никто из моих спутников так не сделал, а я засунул этот сверток под рубаху так, чтобы он не выпирал.
— Вы поели? — раздалось вдруг над самым моим ухом.
Я обернулся. Это была Аида. Бант, повязанный на шее, вдруг сдавил мне горло. Я что-то забормотал, даже не знаю что.
— Если вы немного подождете, пока они разойдутся, я вам приготовлю большой пакет всего этого, — прибавила она.
Я поднес ко рту платок, вытер губы — может, это предательские крошки побудили ее так сказать, но крошек на губах не было. И ответил: «Нет, что вы, большое спасибо!» — чтобы оценить ее заботливость и избавить себя от неловкости. Мне как-то не верилось, что она могла заметить, как я прятал эти желтки, но я был почему-то уверен, что она знала об этом, и мне стало нестерпимо противно и очень захотелось, чтобы она ушла.
Я вышел в ближайшую дверь, моля бога, чтобы занавеси скрыли мой стыд. Дверь вела на веранду, по которой ступали ножки моей любви поутру, когда всходило солнце. Снаружи было темно, тихо, только слабый ветерок еле слышно напевал в гавани.
Я размахнулся и швырнул что было сил этот завернутый в салфетки комок. Подождал немного, чтобы услыхать мягкий шлепок, когда он упадет на крышу садового навеса, но вместо этого раздался всплеск: прилив поднялся высоко и вода была уже под самой стеной. Недалеко в стороне в бабушкином окне мерцал огонек, звавший меня домой.
Званый вечер окончился в час или около этого. Как только матроны распрощались друг с другом, мы потащились со своими инструментами домой. Под звуки песни «Радуйся на весь мир» мы шли по улице Прогресса, поднимая с постелей лавочников. Особенно нервничали торговцы-китайцы. Когда Пете при свете уличного фонаря делил между нами полученные за вечер деньги, одна сторона неба уже начала светлеть.
Ему было со мной по пути. Мы остановились возле пекарни, и я сказал ему, что хотел бы купить на свои деньги хлеба и поесть у моря по дороге домой. Ему стало смешно, он принял это за шутку, потому что, по его мнению, я никак не мог быть голоден. Мы стояли с ним одни у стойки и любовались работой помощников пекаря, пока нам не стало жарко от пышущей огнем печи, расположенной напротив двери.