— Разумеется, — сказал Фил. — А кто говорит, что не умрешь? — Хорошо бы, думал он, познакомиться с этими ребятами из филиппинского ансамбля, показать им город, погулять с ними по снегу, полюбоваться их оживленными лицами, ответить на вопросы, рассказать о временах года в этой чужой стране. А они стали бы загребать пригоршнями снег, мять его или класть в рот, как делал когда-то, давным-давно, он сам, ибо снег напоминал ему мороженое, которое продавали китайцы возле городского рынка, где он играл со старшим братом, впоследствии погибшим во время ливневых дождей. Ему вспомнилось, как тяжело переживала мать смерть сына и как легко отнеслась к смерти мужа — опустившегося, конченого человека. Теперь у него никого нет, погибли все, все, кого он любил: одни от наводнения, другие — сразу или постепенно — вследствие засухи. Фил продолжал: — Все мы умрем. В один прекрасный день. Достаточно одной бомбы среднего размера, направленной на Чикаго, и всему этому вертепу — конец. Кто тут уцелеет?
— Может, твои танцоры уцелеют, — сказал Тони, глядя на снег. — Не понимаю, на что они тебе.
— Конечно, уцелеют, — парировал Фил тоном человека, который не сомневается, что благодаря его заботам с танцорами ничего не случится. — А вот когда они уедут домой на Филиппины… — Он вдруг умолк, точно засомневался в чем-то, потом, глядя печальными глазами в окно, добавил: — А что, если бомбы и на Филиппины сбросят?
— Тебе-то что? — сказал Тони. — Родных там у тебя не осталось, верно? Мне, например, наплевать. К тому времени меня и самого в живых не будет.
— Ладно, поговорим о чем-нибудь более приятном, — предложил Фил с вымученной улыбкой. — Посоветуй, с чего начать разговор, как познакомиться с этими ребятами.
План у него был таков: представившись артистам, он пригласит их осматривать достопримечательности. Машину он приготовил — помыл с мылом пепельницы, вымел мусор, выбросил старые коврики и постлал новые, пластиковые. Вымок весь, пока поливал из шланга кузов. Работая, напевал себе под нос, понемногу восстанавливал в памяти мотивы филиппинских песен. Может, под эту музыку артисты споют и потанцуют. А он будет подпевать, вставляя отдельные слова и фразы. Всех-то слов он уже не помнит, их вытеснили из памяти слова популярных песенок, заученных в Америке.
Тони молчал.
— Черт возьми, — продолжал Фил, — будь у меня твоя внешность, даже при всех этих белых пятнах, я бы не постеснялся к ним подойти. А с моим-то рылом…
— Внешность человека играет большую роль, — согласился Тони. — Визитная карточка. По ней видно, что ты — филиппинец. Крестьянин.
— Зачем обманывать себя, друг? Не в том дело, что я филиппинец. Физиономия у меня безобразная. Старческая.
Время — враг Фила. Когда-то ему твердили: «молод еще, молод», а потом вдруг стали говорить «стар» и «поздно». А в промежутке что было? Усталость, сумрак. Нет смысла глядеться в зеркало, если и так видишь, что постарел, постарел как-то сразу, стал никому не нужен, и если сознаешь, что уже миновало время, когда прекрасные мечты о будущем скрашивали твое безрадостное настоящее. Лица всех, кого ты знал, слились в твоей памяти с лицами менее знакомыми, чужими.
Когда Фил служил санитаром в больнице Кук-каунти, он ежедневно соприкасался с грязью и кровью. Домой возвращался весь пропахший медицинским мылом и дезинфицирующими средствами. На работе он имел дело как с эмбрионами, похожими на ящерицу, так и с младенцами, застывшими в зародышевом положении, скрюченными от холода и страха. Во сне ему временами виделись и более взрослые особи на разных стадиях развития, но он так и не обнаружил ту многолетнюю временную дистанцию, которая разделяет слишком молодого человека и слишком старого.
— А еще по этой карточке видно, что ты простофиля, — продолжал Тони. — Ну зачем тебе понадобилось их приглашать? В нашу квартиру? Не стыдно разве тебе за эту дыру?
Десять лет они прожили безвыездно в доме на Уэст-Шеридан-роуд, и за все это время он ни разу не ремонтировался, словно квартиры, расположенные здесь, поспорили между собой, которая из них продержится в таком запущенном состоянии дольше всех.
Спальню Тони занимал сам, а Филу предоставил возможность спать в гостиной на раскладушке. Их ковер был так истерт и впитал такое количество пыли, что навсегда утратил свой первоначальный цвет и рисунок, напоминая мираж, представляющий лишь отдаленное сходство с некогда прекрасным оригиналом. Да и все в этой квартире, включая филиппинские газеты и журналы десятилетней давности, было старое. Совершенно голые стены украшало только распятие, но и оно падало на пол всякий раз, когда кто-нибудь нечаянно хлопал дверью.