Ему вдруг показалось, что он попал в компанию, которая не желает иметь с ним дела. Все, чего он стеснялся, старался не показывать, стало явным: его старческое лицо, грубые, корявые руки. Это он почувствовал сразу же, как только собрался пожать руку парню — улыбающемуся, дружелюбному, — который первым приблизился к нему. Фил спрятал руки в карманы. У него были холодные и потные ладони.
Он пожалел, что с ним нет сейчас Тони. Этот знал бы, что делать. Очаровал бы молодых людей улыбкой и учеными словами. Филу захотелось уйти, но он словно увяз в этой движущейся массе тел, притягивавших его к себе. Все что-то говорили — в основном по-английски. Но время от времени он улавливал обрывки фраз на его родном языке; они напоминали о прошлом, о веселых временах, длинных вечерних тенях на рыночной площади, гуляниях, misa de gallo.
В их голосах звучала музыка. Музыка родины. Но ведь он не имеет родины. Непонятное чувство смутило его — Фил и в самом деле не мог сказать точно, жалеет он или не жалеет тех лет, что бесцельно провел на чужбине. Но в одном он не сомневался, когда расхаживал среди толпы, притворяясь, будто он здесь не чужой: все эти танцоры милы его сердцу.
Время шло, а он так ни с кем еще и не заговорил. А что, если встать на стул и обратиться к ним с пышной речью, подобной тем, какие он записывал на своем «звуковом зеркале»?
«Дорогие соотечественники, милые дети Жемчужины Восточных Морей, слушайте. Меня зовут Фил Акайян. Я пришел предложить вам свои услуги. Располагайте мной. Я ваш слуга. Скажите, куда вам хочется поехать, что посмотреть в Чикаго. Мне знакомы каждый фут дороги вдоль озера, все скверы и парки, музеи, огромные универсальные магазины, планетарий. Позвольте мне быть вашим гидом. Предлагаю вам бесплатную экскурсию по Чикаго, а потом — ужин в моей квартире на Уэст-Шеридан-роуд, я приготовлю свиное адобо и куриное relleno[83]. Что пожелаете. Ну как, paisanos[84]?»
Нет. Это было бы глупо. Они посмеются — и все. У него пересохло в горле. Он вспотел. Вытирая платком лицо, столкнулся с невысокой стройной девушкой, которая грациозно отошла в сторону; у него едва не помутилось сознание от окутавшего его аромата духов. Давно забытого запаха душистых цветов.
Заметив свободное кресло, возле которого сидели двое юношей с блестящими напомаженными волосами, Фил сел и обратился к ним на диалекте:
— Можно пригласить вас ко мне на квартиру?
Юноши поспешно встали.
— Извините, — сказали они и ушли.
Он смахнул со лба капельки пота, однако неудача не обескуражила его, а придала больше отваги, как бы толкнув еще на один шаг за рамки приличий. Подойдя к другой группе, он повторил приглашение. Девушка с родинкой на верхней губе ответила:
— Спасибо, но у нас нет времени.
Он отвернулся, чтоб идти дальше, и почувствовал на спине их взгляды. Один парень совсем уж было приблизился, но не успел Фил заговорить с ним, как он сказал:
— Прошу прощения, — и шагнул в сторону.
И так делали все. Точно сговорились избегать его, не замечать его присутствия. Возможно, не по своей вине. Должно быть, их так проинструктировали. А может, у него внешность такая отталкивающая? Эта мысль пронзила его колющей болью.
Через некоторое время, когда Фил бродил по антресолям в одиночку среди танцоров, он заметил, что молодые люди вдруг заспешили — кто пешком по лестнице, а кто в лифтах — вниз, к выходу на улицу. Он последовал за теми, кто спускался по лестнице, и, остановившись у вращающейся стеклянной двери, наблюдал, как артисты садятся в автобус, стоящий у входа в метро на улице Дирборн.
Снегопад прекратился; на солнце снег таял быстро, превращаясь в грязное месиво.
Когда Фил вышел на улицу и стал бесцельно шагать туда и обратно, кто-то тронул его за рукав. Это был один из танцоров, совсем еще мальчик, высокий и худой. Он сказал:
— Извините пожалуйста.
Фил оглянулся и понял, что стоит между парнем с камерой в руках и группой артистов, позирующих перед зданием гостиницы.
— Прошу прощения, — пробормотал Фил и отшатнулся в сторону.
Молодые люди рассмеялись. В глазах у него поплыли какие-то неясные контуры, как это бывает в кино, когда не в фокусе кадры, но постепенно линии приобрели прежнюю четкость, он увидел грязный тротуар, на котором стояли позирующие танцоры, и тени от их освещенных солнцем ног.
Пусть развлекаются, подумал он, они молоды и вдали от дома. Незачем нарушать их распорядок, навязывать свои услуги.
Он смотрел на танцоров до тех пор, пока последний из них не сел в автобус. Их голоса перекрывали шум городского транспорта. Когда автобус тронулся с места, они заулыбались и замахали ему руками. Он хотел было помахать им в ответ, но не решился. А вдруг они машут кому-то другому? Он обернулся назад. Никого не было, увидел он лишь собственное отражение в стеклянной двери и гигантское растение, протянувшее к нему свои колючие ветви, как бы стремясь заключить в свои цепкие объятия.