— Я знаю, что для тебя убийство дона Амбросио Вентуры было очень важно. Я знаю это, потому что ты терпеливо сносишь суровое обращение с тобой. Но ты должен понять, что твое самопожертвование ничего не даст, если никто не узнает, почему ты убил дона Вентуру. Разве ты хочешь, чтобы тебя на всю жизнь признали сумасшедшим? А что скажут твои знакомые? Что ты, оказывается, обыкновенный псих, о котором и говорить нечего?
Он привстал со стула, как будто угрожая, но колени его подогнулись. Я медленно подошел к нему и поправил ему воротник.
— Ты также должен знать, что в моей работе для меня все жертвы убийства равны, они все одинаково мертвые, и мне одинаково нечего делать с ними. Я не знаю, отправилась ли душа дона Амбросио в преисподнюю или еще куда. Это дело церкви. Меня же заботишь ты. Не потому, что я жалею тебя, а потому, что я хочу знать, какова причина убийства и какое у тебя было право прерывать жизнь человека. Моя работа заключается в том, чтобы узнать все!
И я резко ударил его кулаком в лицо. Он упал, опрокинувшись вместе со стулом.
— Ты часто употребляешь слово «справедливость». Так объясни мне, что из себя представляет твоя справедливость. Что было справедливого в убийстве дона Амбросио Вентуры? — При этом я ударил его ногой. Преступник скрючился. Я медленно нагнулся к нему и тихо сказал:
— Запомни, твоя победа не будет полной, пока тебя считают сумасшедшим. Я твоя единственная надежда.
Потом я отправил его обратно в камеру. Ему по-прежнему не давали ни еды, ни питья. Я добавил ему еще одно испытание: каждый раз, когда приходили мои люди, они мочились ему в лицо. Поэтому неудивительно, что после обеда преступник захотел поговорить со мной. Я почувствовал, что он понял то, что я ему сказал, и сразу же велел его привести.
Меня зовут Хулио Агуадо, мне двадцать пять лет, холост. Живу в районе Дилао на улице Обион, дом номер тридцать три. Работаю простым рабочим на табачной фабрике на улице Арросерос. Вместе со мной живет мой старый дядюшка, который взял меня на воспитание, когда я был еще совсем ребенком.
Я рано остался сиротой. Когда мне было семь лет, на нашу деревню Ликау, находившуюся у подножия гор в Таябасе, напал отряд американцев. Это было в августе, в начале сезона дождей. Все мужчины были в поле, сажали рис. Когда американцы увидели, что в деревне нет мужчин, они начали сгонять наших домашних животных и убивать их. Потом они подожгли несколько домов. Один из них принадлежал нашим родственникам — Армандо и Розе Бухи. Их пятимесячный ребенок, мой двоюродный брат, сгорел в этом доме.
Покончив с деревней, американцы верхом на лошадях поскакали на наши поля. Они выследили всех мужчин. Тех, кто оказывал сопротивление, убивали на глазах детей, жен и родственников. Первым был убит мой старший брат Марио. Он едва лишь успел выхватить свою сверкнувшую на солнце саблю.
Отец был ранен пулей в грудь. Он был жив, и его, как и других мужчин, взяли в плен, заковали в кандалы и привязали к лошади. Моя мать вместе со мной спряталась в зарослях бамбука у ручья. Я помню, что лошади по грязи не могли догнать беглецов, и американцы на ровном рисовом поле выслеживали и одного за другим убивали из винтовок спасавшихся мужчин. Они действовали более жестоко, чем коршун, ворующий цыплят.
Моему отцу и некоторым его товарищам особенно не повезло. Он был известен в наших местах как повстанец, который продолжал борьбу против американцев, хотя большая часть революционных войск уже сложила оружие. Вместе с другими повстанцами он ушел в горы, и они спускались из своих убежищ только тогда, когда начинался сезон дождей, чтобы помочь сажать рис тем, кто остался в деревне. Отец и его товарищи думали, что американцы не решатся разыскивать их в сезон дождей, когда кругом такая грязь. Но они не знали, что сегодня им мстили за гибель патруля, состоявшего из американских солдат и филиппинских предателей, уничтоженного партизанами в июле.
Власти боялись соваться к нам после этого. Повстанцы были горды собой. По близлежащим деревням распространилась новость: американский патруль, в который входили и продавшиеся филиппинцы, попал в засаду между деревнями Ликау и Тилад и полностью погиб. Всем, кто входил в патруль, отрубили головы.
Моего отца выдали американцам несколько предателей-филиппинцев. Кроме него, как руководители повстанцев в нашем районе были опознаны дядюшка Бино и дядюшка Имо. Их отделили от других, а потом погнали впереди колонны, привязав к лошадям, на которых сидели американцы. С плачем пошли за ними моя мать и другие женщины деревни, неся на руках дрожащих детей как единственную ценность, которую они смогли спасти. Это было похоже на процессию людей, просящих милосердия у святой Девы.