Эрккиля подмигнул Хейкки Оксе, усмехнулся и объявил:
— Черт с ним, наплевать на осанку. Желания приходят тогда, когда мужчина пьет, курит и сохраняет брачные отношения.
— И не теряет аппетита..
Это советник по усадебному праву.
— Но всего важнее состояние духа. Меня, во всяком случае, именно это всегда поддерживало — идеалы и стремления, — вступил было полковник, но Эрккиля его перебил:
— Поддерживало? В чем?.. Духовные идеалы, тоже скажешь. Если я говорю, что ничего не требуется, кроме вина, сигар и женщин, то, значит, так оно и есть. Я отвечаю за свои слова, а твои духовные идеалы и стремления — знаем мы их. Ты тоже раньше кричал: «Германия!», «Германия!», потом — «Ни дюйма!», потом — «Даешь великую Финляндию!», «Свободу финским племенам!» и, наконец, — «Сосуществование!» да «Холодная война!». Вот они — ваши идеалы. Бегаете за кем попало и всегда получаете по морде. Боже милостивый, мне никогда ни до чего не было дела. Когда вы орали, что народы «Калевалы» живут в рабстве, я думал: «Пусть живут». Я сажал лес в те времена, когда ты в Ухтуа гремел своими высокими идеалами и хороводился с тамошними шлюхами. И когда вы хором мычали вслед за газетами, что, мол, «ни дюйма», боже праведный, я и тогда сажал лес, расширял стадо и думал про себя: «Пусть берут хоть два, только бы не у меня». А потом, когда из-за вашего безмозглого мычанья мы потеряли кусок страны, я думал: «Пусть возьмут немного плохой земли для этих чертей переселенцев, лишь бы лес не трогали». Я отдал им болото, увеличил стадо и продолжал сажать лес. А теперь вы орете: «Холодная война!,», «Холодная война!» и не знаете, где бы вам побушевать. А я вот построю холодильник для молока от семидесяти коров. Та...ак. Что у вас осталось в кармане от всего этого крика и беганья за чужими хвостами? Высокие идеалы. Где они? Покажите их. Я вовек ни в грош не ставил ваши высокие идеалы, но приходите, черт побери, поглядите на мои сосны, я покажу вам сосновые стволы, длинные, прямые, толстые. И даже если вы будете ходить целый век, все равно не найдете конца сосновым стволам. Они на берегах озер и на равнинах. На перешейках между озерами они поднимаются, как гривы исполинских животных, если смотришь на них глазами своей души... Ну ладно... Я не имел в виду ничего плохого, выпьем, я не злопамятен... Ну, полковник, подыми-ка бокал, чокнемся.
Хотя до закрытия оставалось еще больше часа, советник по усадебному праву поднялся и стал прощаться. Он собрался уходить: привык ложиться после хорошей трапезы. С этого начались прощанья. Один ссылался на печень, другой на сердце, третий на временное жилье — у каждого нашлась какая-нибудь причина. Хейкки Оксе показалось, что все они спешат избавиться друг от друга. Компания пожилых господ, из которых большинство не доживет до следующего юбилея через десять лет, а остальные превратятся в старых дедов-пенсионеров.
Видно, никто не хотел оставаться последним. Даже ректор — организатор встречи — заспешил вместе с другими. Словно боялись старого поверья: кто в субботу последним замешкается в бане, с того черт сдерет кожу и повесит ее на жердь.
Он попрощался с ними в вестибюле и вернулся в зал. Эрккиля беседовал с директором банка и доктором. Они, видно, не собирались уходить. Эрккиля держал за пояс официанта и делал заказ.
— Иди к нам.
— Я думал, вы уже ушли.
— Хэ. Мы пошли помочиться, чтобы не провожать этих страдающих смертным приговором стариков, — подмигнул доктор.
— Садись к столу.
Он не сел. Он попрощался, пожелал всем доброго здоровья, напомнил Эрккиля про холодильник, сказал «до свиданья через десять лет» и ушел.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Ночи еще слишком светлые. Рыба не подходит к берегу. Лучше отвести сети поглубже.
Когда он выплыл из камышей в открытую воду, камыши зашуршали. Озеро было спокойно. Из деревни на конце мыса за добрый километр доносились голоса. Кто-то заводил мотоцикл. Баня, островок перед баней и мостки уменьшались на глазах. Прибрежный сосняк, оберегающий мыс от ветра, порозовел, едва солнечные лучи упали на прямые и длинные стволы. Позади них забрезжила красная бревенчатая стена дома, крытая дранкой крыша и шесть окон. Дом стоял на мысу, на самой высокой его части.
По мере того как озеро вокруг гребца расширялось и разворачивалось, мыс удалялся. Высокий нос лодки наискось перерезал водную гладь. Гребец не оглядывался туда, куда плыл. Примерно в километре от лодки, едва различимые, торчали в воде два камня. Чем ближе лодка подходила к камням, тем больше приближались они к противоположному берегу, и когда она поравнялась с ними, они оказались не посередине озера, а всего в нескольких стах метрах от другого берега,