Словно настигаемая пламенем, бежит, задыхаясь, Амалия. Дорога неумолимо тверда и длинна. И Амалия даже чувствует к ней почтение, смешанное с ужасом. Точно такое чувство было у нее в детстве, когда она, несмотря на запреты матери, бегала на бугор, поросший осинником, чтобы наблюдать рождение дороги. Там шумели и суетились люди, стучали, перетаскивали камни, сыпались ругательства и грохотали взрывы. Дорога сметала все на своем пути. Скалы и синие леса она рассекала насквозь, через болото, перекидывалась высокой насыпью. Амалия видела взвивающийся ввысь дым и камни, взлетающие в воздух, когда дорога пробивалась сквозь гранитную скалу за ригой Ээвала. Увидев дым, Амалия подумала тогда о конце света и пригнулась к земле, спрятавшись за камнями в осиннике. Потом дорожные работы продвинулись так далеко вперед, что голосов и взрывов уже не стало слышно. И когда она смотрела на дорогу с холма, то рабочая площадка с пыхтящими машинами, с лошадьми и людьми становилась все меньше и меньше и наконец совсем скрылась из виду. Дорогу хвалили и отец, и все люди Такамаа. О дороге и о ее строительстве говорили еще много лет спустя. Ведь хорошая получилась дорога, не страшны ей ни весенние паводки, ни мерзлота.
Амалия, которую все лето мучило ощущение, будто земля уходит у нее из-под ног, теперь с радостью топает ногами по твердой дороге. На босу ногу обуты мягкие лапландские пьексы на тонкой подошве, и она хорошо чувствует камни дороги. Боль от острых камней доставляет ей странное удовольствие.
Наступает день. Туман, тянувшийся с болота и с озера, исчез под лучами солнца. Амалия останавливается. В горле пересохло, в висках стучит. Остановившись, она как будто просыпается, просыпается от кошмаров. Ведь она бежала, как преследуемый зверь! Она вытирает пот с лица и оглядывается назад. Амалия уже миновала крайние строения Такамаа и забрела куда-то в соседний приход. Никогда раньше она не уходила так далеко от дома.
Овладев собой, она размеренным шагом идет обратно. На дороге никого не видно. Такамаа живет уборкой урожая: люди косят и убирают хлеб. Только одна едущая в город машина скототорговца обгоняет Амалию, а позже, в середине дня — автобус. Солнце пригревает спину, Амалия размышляет о прошлом, о последних событиях своей жизни. Думает она и о Таави — какую же роль он сыграл в жизни Ийккала? Таави никогда не был настоящим хозяином Ийккала, хоть и сидел на хозяйском месте, во главе стола, откуда, не поворачивая головы, можно видеть каждого входящего в избу. Если бы Амалия осталась в Ийккала, могло бы и теперь получиться так, что невестка чувствовала бы себя отстраненной от дел, как когда-то Таави, и в конце концов вся жизнь ее с Антти стала бы ей отвратительна. Амалию радует отъезд, как больного радует операция, предложенная врачом как единственная возможность выздоровления.
Только к вечерней дойке добралась она до осинника Ээвала и опустилась на камень, чувствуя, что окончательно выбилась из сил. Пожелтевшие листья осины лежат на земле, на камнях, и только немногие еще шелестят на деревьях. Осень в разгаре, приближается зима. Целый день Амалия бежала по шоссе, пот лил с нее градом, и теперь она чувствует себя грязной. За последние годы она редко купалась в озере, но теперь она направляется к берегу, раздевается и входит в ледяную воду. Измученными, отекшими ногами приятно брести по колено в обжигающе холодной воде. Проплыв немного, Амалия выходит из воды и пригоршнями льет воду себе на лицо. Затем она, не просохнув, прямо на мокрое тело натягивает рубашку и платье. Взяв в руку пьексы, она замечает, что их подошвы прохудились: одна дыра у большого пальца, а другая — на пятке. Амалия босиком идет через двор. Трава кажется прохладным ковриком под ее горящими ногами. Большая изба Ээвала встречает Амалию домашним теплом.
На столе остались кофейные чашки, масло в масленке и нарезанный хлеб на дощечке. Кажется, будто Пааво, Кертту, и Маркку еще здесь, просто их не видно в темной избе. Амалия разводит огонь в очаге, ставит на плиту кофейник и котелок с водой. Лучше сегодня же вымыть посуду и все убрать. Повертев в руках свои изношенные пьексы, Амалия сует в огонь сначала один и ждет, чтобы пламя охватило его. Он вспыхивает, съеживается наподобие маленькой лодки с загнутым носом. Тогда Амалия сует и другой туда же.
В это время закипает кофе, Амалия снимает кофейник с огня. Она садится на то же место, где сидела утром, подвигает к себе хлеб и масленку и наслаждается ароматом ржаного хлеба и кофе. Медленно мажет она масло на хлеб и ест с аппетитом, запивая крепким кофе. Приятное ощущение разливается по всему ее телу.
Встав из-за стола, она чувствует усталость и боль в бедрах. Она вспоминает мать, которая часто жаловалась на усталость в бедрах. Когда-то и мать, вероятно, вот так же ходила здесь, по этой жесткой дороге, вглядываясь в небо, усыпанное звездами.
Еле передвигая ноги, ходит Амалия по полутемной избе и поет «Летнюю песнь». Эту песнь мать Амалии пела обычно весною, когда мыла избу, ожидая приезда детей на каникулы. Амалия вспоминает проводы и встречи братьев и сестер, пестрые картины проносятся в ее сознании, подобно порхающим бабочкам.
24
Амалия спит до полудня. Такого долгого и глубокого сна никогда не знала она в Ийккала. Только в Ээвала мать, когда она еще была жива, иногда давала младшей дочери выспаться вволю и заменяла ее на утренней дойке.
Свежая и полная сил, Амалия наводит в доме порядок и готовит его к зиме. Самое лучшее средство от мышей — убрать все съедобное. Куры Ээвала уже два года находятся постоянно в Ийккала, куда и раньше их переселяли на то время, пока семья Пааво жила в городе. Для Кертту разведение кур было лишь необходимостью военного времени. Теперь Амалия отнесет в Ийккала все, что годится для корма курам. Уходя, она запирает сени малой избы и кладет ключ в карман передника. Дверь большой избы она оставляет незапертой. Ключ от нее висит в избе, на гвозде у входа. Вот уже много лет эта дверь отворяется так туго, что чужой человек не войдет. На зиму, конечно, Амалия всегда запирала дверь и уносила большой ржавый ключ с собой в Ийккала. Теперь она решила взять ключ с собой в Хельсинки. Тогда у нее останется память о прежней жизни, как у моряка — макет корабля в бутылке или изображение якоря в рамке на стене.
В Ийккала она застает Сийри и Антти, заканчивающих обед. Сийри с недовольным видом говорит ей:
— Что же вы, тетя Амалия, только сейчас являетесь, хотя все еще вчера уехали — Антти вечером даже не дал мне запереть дверь на задвижку, и я всю ночь не могла уснуть, боялась воров.
— Здесь, в Такамаа, — отвечает Амалия, — до постройки дороги вообще никогда не запирали дверей. Правда, в Ийккала дом новый, и мы с самого начала сделали в двери задвижку и замок. А старики у нас и теперь говорят, что все эти замки — только от собак. Вор и из-под замка украдет и сквозь серый камень пройдет, если уж ему надо украсть. Я не к тому говорю, чтобы вы любого совета слушались. Вероятно, дверь запирать не мешает, когда рядом большая дорога. Из-за меня вы не должны оставлять дверь открытой. Вот я принесла для кур крупу и муку: нет смысла оставлять такой запас мышам на зиму. Затем, на огороде Ээвала кое-что осталось неубранным. Кертту не хотела забирать все с собою. Я думаю, вы дадите свекле еще немного подрасти, а потом уберете ее для себя. И хорошо бы ты, Антти, выбрал время — осенью как-нибудь — да перепахал огород Ээвала.
Говоря это, Амалия выложила принесенные в рюкзаке мешочки на скамью. Антти сидел на месте хозяина, опершись руками о стол.
— Ты, мама, говоришь так, точно сама не собираешься больше работать здесь, по крайней мере работать на огороде.
— Раз уж ты, Антти, вернулся в Ийккала, так лучше тебе стать настоящим хозяином. А Сийри — хозяйкой. Пааво пригласил меня в город, чтобы я вела у них домашнее хозяйство. Там эти работы не намного хитрее здешних. Думаю, что я справлюсь.