— Пока. Спасибо, дедушка.
Он смотрит, как дети открывают дверь и исчезают на лестнице.
Спешит? Куда ему спешить? Колебаться и нервничать.
Придется это все-таки сделать, раз не сделал раньше. И он направляется к стоянке такси.
6
С того дня, когда отзыв остался лежать на столе недописанным, он больше ни минуты не колебался. Возвратясь на работу, он порвал его и объявил, что для подготовки предложений ему потребуется время.
Ни о какой отсрочке не может быть и речи, отзыв нужен тотчас же, сказали ему.
На это он не согласился. Он хотел оттянуть постройку хотя бы на одно лето.
Правление послало к нему директора.
С ним он разделался легко. Так ему, во всяком случае, казалось.
Потом явился Хурскайнен, старый друг. Их мнения совсем разошлись. Затем его вызвали на заседание правления, попросили доложить о состоянии дела. Его спросили, сколько времени ему еще потребуется. Он обещал справиться за год. За этот срок он мог бы подыскать для завода и пристани другое место. Ему ответили молчанием. Потом разрешили идти. После этого правление направило к нему своего врача.
Да. Теперь он сидит дома за письменным столом, с нераскрытыми мемуарами фон Папена и открытым томиком любимого поэта.
Ему некуда спешить. У него отпуск. Сегодня был последний рабочий день.
Пожалуй, и все мое служебное поприще окончено.
Это не очередной, а вынужденный отпуск.
После врача с дружеским разговором пришел директор. Директор Няятялампи — доброжелательный человек средних лет. Нынешние руководители предприятий держатся дружелюбно.
Директор долго сидел в его кабинете, говорил о творческом труде инженера, спросил о чем-то из области математики, обронил несколько слов о ненадежности мировой политики и о живописи. Это было все, что он выучил или что вбили ему в голову для исполнения роли директора. С образованными подчиненными старого закала надо уметь держаться просвещенно, вот и все образование.
Так он думал, пока Няятялампи разговаривал.
Потом тот принялся деликатно обсуждать его работу в должности заведующего отделом. Говорил, какая это интересная и ответственная работа. В осторожных выражениях, рекомендуемых психологами, он коснулся связанных с такой работой умственных перегрузок, которые могли отразиться на нервах. Он дал понять, что правление относится к предложениям заведующего отделом с уважением и признательностью. Поэтому оно согласно ждать его окончательного решения. Но поскольку очевидно, как об этом свидетельствует... — и так далее, и тому подобное. С этого легко было перейти к тому, что он, Хейкки Окса, несомненно, переработался за последнее время. Иначе говоря, его предохранители перегорели. Что он уже стар, упрям, и нервы у него не в порядке. Вот что имел в виду директор.
Потом последовало дружеское предложение длительного отпуска. На все лето. Дать отдых нервам. Расслабиться. Восстановить силы. Насладиться жизнью. Директор тоже рекомендовал заграничную поездку, даже за счет учреждения. Таково якобы было и предложение доктора.
Лично он и правление будут, видите ли, рады встретить осенью старого заведующего отделом помолодевшим и бодрым. Иначе говоря, ему следовало отказаться от сопротивления, подтвердить, что проект закончен, и одобрить строительство. Этого Няятялампи, конечно, не сказал, но именно это имел в виду.
Директор улыбался и говорил. А он все вспоминал малайских медведей на скале, и ему казалось, что он беседует с медведем.
Потом директор встал. Он тоже встал.
Небольшой, лысый, с виду сильный человек. Стоя рядом с ним, он смотрел на директора почти сверху вниз, таким маленьким тот казался.
Что может быть беспомощнее разбитого, неуверенного в себе большого, старого человека, которому предстоит принудительный отпуск?
Вид, наверно, совсем жалкий.
— Кристина, ты можешь зайти ко мне на минутку?
Когда Кристина вошла, он выпрямился.
— Я в отпуске.
— Почему же ты раньше не сказал? Как мне теперь успеть? К счастью, недели две назад я заказала два новых костюма.
— Не волнуйся, сядь, спешить нам некуда.
— Некуда спешить? Господи боже мой, знаешь, сколько времени отнимают приготовления в дорогу?
— Время у нас есть. Я взял длительный отпуск.
Вернувшись с работы, он весь вечер размышлял, сказать ли жене про вынужденный отпуск, и решил пока,не говорить. Хурскайнен намекнул, что об этом никто не узнает, даже его подчиненные. Таким образом, правление оставляет открытым обратный путь.
— На какой срок?
— Во всяком случае, на все лето. Я крепко работал, так что...
— Я всегда говорила, что человеку с твоим положением следует иметь больше шести недель отпуска... Прекрасно... Теперь мы сможем побывать еще во Франции и Испании.
— Конечно, и правление готово оплатить дорогу, если я соглашусь.
— Еще бы ты не согласился. Ты в самом деле все прекрасно устроил, — сказала Кристина.
— Все ясно, остается только один вопрос.
— Какой?
— Хочу ли я провести так отпуск?
— Надеюсь, ты захочешь: ведь это будет для меня великое удовольствие.
— А для меня нет. Я в этом совсем не так уверен.
— Что это значит?
— Именно то, что я говорю.
— Но дело, очевидно, не только в твоем нежелании?
— Только в этом.
— Ого, значит, ты не хочешь в Италию?
— Ничуть. Откровенно говоря, мне отвратительны эти туристские поездки и вообще все заграничные поездки, кроме тех, когда можно встретиться с коллегами по профессии. Какого черта я буду делать, например, в Италии или в Париже среди других путешествующих балбесов?
— Ну-ну, не горячись. Ты нездоров?
— Может быть. И путешествовать я не поеду. Италия! Италия, которую увидишь в такой поездке, ничего общего не имеет с настоящей Италией. Это банальная и скучная трата времени. Прекрасная Италия! Туристы ничего не знают о ней. Та Италия, которую они видят, ничего не стоит. Каждый уголок набит потаскухами мужского и женского пола, повсюду кишмя кишат воры, нищие, бандиты. А кто виноват? Туристы. Эти балбесы испортили и продолжают портить Италию. Иноземные нашествия не так ее разрушили, как туристы. Международные походы путешествующих балбесов после второй мировой войны разорили Италию больше, чем нашествия всех варваров, вместе взятых... То, что туристы видят в Италии, — дешевка. Но даже это они портят. Трудно представить себе более грубых, тупых, скотоподобных тварей, чем туристы. Я уверен, что ни один гунн не сравнился бы с ними в душевной косности и невежественной жестокости. В двадцатые годы Италия была еще совсем другой страной, чем нынче. И Париж. Туристы испортили в Париже прелестные старые уголки. Когда я был там в прошлом году на открытии строительной выставки, наши французские хозяева спросили нас, не желаем ли мы развлечься. Мы пожелали. И тогда эти дьяволы повели нас в кабак, где полуголые женщины стали лезть к нам на колени. В двадцатые годы такое не могло прийти в голову даже французам. Вот и видно, к чему идет Париж, — а виноваты в этом только туристы.
Кристина уставилась на него,
— Как ты выражаешься.
— Прости, я погорячился, и не без причины,
— Значит, ты не хочешь в Италию?
— Нет.
— Даже ради меня?
— Кристина, оставь эту демагогию. Дело не так просто, его нельзя решать только так или иначе. Мне надо летом как следует подумать и посоветоваться насчет одного дела. Если я его одобрю, оно будет снято с повестки дня и я стану свободен как птица небесная. Значительные лица ждут, чтобы я его одобрил,
— Его надо только одобрить?
— Надо решить — да или нет.
— И ты можешь его одобрить, если захочешь?
— Формально — хоть сейчас. На это понадобится не больше пяти минут: поставить свою подпись под проектом, и все готово.
— Почему же ты его сейчас не одобришь? Тогда и с плеч долой.
— То-то и оно. Я ведь могу и отказаться.
— Но раз начальство хочет, чтобы ты одобрил, надеюсь, ты так и сделаешь?
— А если я не хочу?.. Послушай-ка, Кристина, я расскажу тебе, как обстоит дело... Мое мнение расходится с мнением начальства, а оно ждет, что я с ним соглашусь... Что бы ты сделала на моем месте?