Он поднял чашку и понес ее на дальний столик в углу. Он нес чашку поверх столов и стульев. Поставил чашку, сел, снял фуражку и положил на стол. Она была здесь как на голове. Он переложил ее на стул, и теперь она была как бы в ногах.
— Доплата будет тридцать пенни, — напомнила Лизбет.
— Но я отлил отсюда обратно в кофейник.
— Это большая чашка.
— У меня только полчашки.
— Это не считается, раз большая чашка.
— Но я просил маленькую.
— Надо было говорить громко, чтобы слышно было.
— У меня тихий голос.
Такого Лизбет никогда не слыхала. Урпо пришел за стойку и начал рыться в ящике с ножами, вилками и ложками.
— Ножи и ложки перемешались.
Урпо взял вилку, где между остриями застряла большая ложка, и начал трясти. Ложка отлетела куда-то в сторону.
— Видела я сон, что была в церкви, — сказала Лизбет. — У меня было очень короткое подвенечное платье и фата.
— Так у тебя и должно быть, — сказал Урпо.
— Жених начал было надевать кольца на мои пальцы. На все мои пальцы надел полным-полно колец, они стали падать так, что звенело. Я смотрела в сонник. Потеря колец означает, что ваш брак окажется счастливым. А если получаешь кольца, то знай, что будешь несчастной. Я получила их так много, это означает ужасно много несчастий. Ну а так как кольца упали, ничего и не будет. Я избавлюсь от многих ужасных несчастий.
— А кто был жених? — спросил Урпо.
— Не видала, кто это был. Охота была смотреть!
— Переменим предмет разговора, — сказал Урпо. — Пойду-ка посмотрю у дверей, так будет вернее.
Урпо начал писать мелом на черной доске меню:
Печенка 2 мк[49]
Салака 2 мк
Лососина 2 мк
— Есть ли у тебя лососина-то? — спросила Лизбет.
— Есть.
— Не видала я лосося.
— А у меня и не было целого лосося. У меня только часть его. Если кто сомневается, могу показать.
— Дал бы попробовать, какой на вкус.
— Он безвкусный.
— Все имеет свой вкус.
— А вот этот безвкусный.
— А я ходила танцевать, — вдруг вспомнила Лизбет.
— Сколько раз? — спросил Урпо.
— Один раз. Там была девчонка, так с нее что-то упало во время танца. Пинг-понг. В другой раз один музыкант стал икать. Он дул: Тоо-тотото. Он выходил пить в бар. С этого и началось.
— Значит, два раза, — подсчитал Урпо.
— Ах, какой ты противный!
— Подставь губки, — попросил Урпо.
— С такой стати?
— Давай, ну.
Урпо начал подвигаться к Лизбет, раскинув руки. Лизбет пятилась от него. Урпо попробовал перескочить через стул, но встал на него. Он стоял и смотрел на все вокруг и на Лизбет.
— Отсюда я вижу тебя сразу и спереди и сзади, — сказал он.
Вошел Гаральд в резиновом плаще, разорванном на спине сверху донизу. Гаральд держал руки в карманах. Руки дрожали так, что казалось, будто он дрался на кулаках. Он сел на стул, и стул начал содрогаться, а когда он опустил локти на стол, то и стол закачался.
— Это Гаральд. Иди-ка побыстрее в кухню. Женщины и дети прочь, — сказал он Лизбет.
— Бутылку пилснери, — пробурчал Гаральд.
Лизбет выскользнула в кухню. Урпо сошел со стула и подошел к Гаральду.
— Покажи, какими крупными деньгами собираешься платить?
— Захвати заодно и вторую бутылку.
— «Поодиночке, поодиночке, господа хорошие», сказала девица, когда в понедельник начала коров доить.
Гаральд выложил на стол бумажную марку. Осторожно вытянул он руку вдоль края стола. Урпо взял бумажку двумя пальцами и встряхнул ее, как кошка трясет мышь.
— Руки на стол, — скомандовал он, — как требуют приличия.
— А как красивее? Ладонями вверх или наоборот? — спросил Гаральд.
— Эта денежка воняет, — сказал Урпо, уронил бумажку на стол и пошел за стойку. — Выйди на свежий воздух.
Но не Гаральд вышел, а Линдберг вошел. На нем было волочившееся по земле зимнее пальто. Следом шел Арска. Белый шлем мотоциклиста на голове, руки в грязных бинтах.
— Спасибо за посещение, — сказал Урпо. — Господа могут продолжать свое путешествие, сегодня погода надежная.
— Бутылку пилснери, два стакана и жестяную кружку Арске, — скомандовал Гаральд, — девушка подаст.
— Осведомлены ли приятели о распространении знаний в последнее время? — спросил Урпо.
— Я застал Юкко Мякинена, — начал торопливо рассказывать Линдберг. — Он прыгал на одной ноге вверх по ступеням Большой кирки. Догадайся почему?
— А чтоб на другой ноге прыгать вниз, — предположил Гаральд.
— Другая нога у него в гипсе. Приятель ударил молотом по колену.
— В Елтсу? — спросил Гаральд.
— Подрабатывали там при свете сигареток. Один старикан нанял их. Нужно было украсть камень со скалы Елтсу. Они рубили, когда поезд проходил мимо. Говорил, не было нужды, но старик обещал цену. Они там неплохо кормились утками. Потом утки начали их бояться, не достать до них. Они вытащили лебедя. Говорят, сильный был. Проткнули серебряное горло шестом и начали жарить на открытом огне. Вдова пастора увидела из окна и позвонила кому надо.
— За это дают, как за убийство человека, семь лет, — сказал Гаральд, — если убьешь лебедя.
— Неправда, — возразил Линдберг, — основано на незнании. Не так ли, Арска? Арска знает, что ничего не знает. Это такой темный человек, он и не догадывается, что ничего не знает.
Раакель вошла вместе с поэтом. Тот служил возчиком молока у Елано. Они сели за второй столик в оконной витрине. Поэт подвинул стул Раакели. Он публиковал стихи в широко распространенных газетах и сам переводил их на шведский.
— Осси, — сказала Раакель.
— Что?
— Не гляди на меня сейчас.
— Два голубя ночевали на моем подоконнике. Я дал им студня. Утром от одного остались только головка да лапки. Второй съел его.
— Где же я была тогда? — спросила Раакель,
— Враки, — сказал Линдберг.
— Не говори ты ничего этому старикашке, — сказала Раакель.
— Гаральд, ты же из господ. Эти другие невоспитанные и в школу не ходили, — начал Урпо, но его прервал старший полицейский Ниеминен. Он положил фуражку на полку. Он был единственным, кто это сделал. На то он и был обучен правилам приличия.
— Два молока и кекс.
— Общество поддерживает государственный порядок снизу, — снова начал Урпо.
— Увидишь общественные подпорки, уложи их в штабель, — посоветовал Гаральд.
Поэт подошел к стойке. Полицейский сел за ближайший столик. Урпо начал трубить:
— Кофе есть. Вполне достаточно. Молочный кофе. Я подливаю молоко в кофе. Разве это не молочный кофе? Что же это тогда?
— Молоко кипятят и наливают fifti-fifti[50]. Конечно, это и в Финляндии доступно, — согласился поэт.
— Не верю, чтоб еще в мое время...
— Брось! Не говори ни о чем с этим болваном! — крикнула Раакель. — Принеси лимонаду.
— Мне бутылку лимонада и три стакана, — попросил поэт.
— Зачем три?
— Мне нужно.
— Для чего?
— Чтобы жук не убежал.
— Здесь нет жуков.
— У меня есть.
— Где?
— Это такое присловье. Я покажу Раакель стеклянный зверинец. Она его не видела.
— Не покажешь.
— Не покажу, а я только покажу, как его показывают.
— Не разговаривай ты с этим идиотом! — прокричала Раакель.
— А Линдберг как, что-нибудь закажет? Если нет, может идти своей дорогой, — сказал Урпо, — или нужно провести викторину?
— Как угодно, — буркнул Линдберг.
Из-за полицейского Урпо не решался поднимать шум.
— Скажи, что означает «ihminen»?[51] Если не знаешь, уйдешь сейчас же. А Гаральд знает? Знаете ли, из чего образовано слово «руководство»? Это вопрос для упражнения: «Рука» и «водить». Ihminen происходит от слова ihme[52]. Или не так? Сам человек — маленькое чудо.
Этого Линдберг никогда не выдерживал, он визгнул Гаральду, и оба вышли на улицу. Линдберг заботливо вытер ноги перед порогом. Тут не было коврика, но теперь казалось, что есть. Арска не заметил их ухода. Гаральд вернулся за ним и повел за ремешок шлема.
Вошли Кале, Ейкка Экстрем и Туула. Они взяли стулья где попало и уселись за самый дальний столик. Лизбет прибежала из кухни.