ЗНАМЕНИТОСТЬ (Перевод Г. Островской)
Собиралась гроза; он чувствовал ее приближение, когда ехал по вечерним улицам домой. В воздухе стоял горький вкус серы, а на западе, там, где недавно зашло солнце, небо было кроваво — красное. Вдоль канала в четкой неподвижности зловеще застыли буки, на высокой, медленно текущей воде лежал серебристый металлический отблеск. У Фор Корте, опершись на палку, стояла, не шевелясь, сгорбленная старая дама в черной шляпке и пристально смотрела на высокое, наглухо закрытое окно в доме напротив. По Уайнтэверн — стрит трусил хромой пес, втягивая носом наэлектризованный воздух, семь лебедей скользили вниз по реке.
Он блуждал по пустым комнатам, а дом молчал. Мебель оцепенела в непривычной, какой‑то новой неподвижности, словно окончательно угасло слабое мерцание жизни, которого он и раныне‑то не замечал. В столовой он сел, глядя перед собой невидящим взором, и тишину заполнил вкрадчивый сухой шепот дождя. Свет з окнах померк, стены начали отступать. Когда зазвонил телефон, он вздрогнул и вцепился в подлокотники кресла.
В трубке трещало, голос прерывался, словно дождь за окном раскалывал и раздирал звуковые волны.
— Норман Коллинз, тебя призывает всевышний. Сын мой, ты нужен в театре. Мрачно ропщет чернь в партере, в бельэтаже трепещут веера. Все ждут твоего появления. Трогайся в путь, сын мой, и да будет исполнена моя воля.
Норман невольно рассмеялся.
— Мак, я тебя не слышу. Небо далеко отсюда.
— Тебя не проведешь, а? Но послушай, Норм, я говорю серьезно. Я хочу сказать, это серьезно. Уже позд но, Норман. Я звонил тебе весь вечер и надеялся, что ты уже где‑то в пути.
— Мак…
— Но ты не в пути. Что ж ты делаешь? Мы и без того опаздываем на полчаса. Мне это не нравится. А директорам нравится еще меньше. Я хочу сказать, не думай, будто твоя особа священна, Норман. И покрупнее тебя шмякались.
— Мак…
— Ведь ты не подведешь меня, Норм? Да что с тобой такое? Послушай, неужели ты хочешь, чтобы я свихнулся? Ты ведь знаешь, в каком состоянии у меня нервы.
— Мак…
— Норман, пожалуйста. Я прошу тебя, Норман. Пожалуйста. Ты еще здесь, Норман? Ответь мне.
Норман слегка отодвинул трубку от уха и рассеянно вглядывался в черное устье микрофона. Затем сказал:
— Бесполезно, Мак.
— Что? Норман, что ты сказал? Нор…
Он осторожно положил трубку на рычаг, голос умер. Через секунду маленький черный аппарат вновь заверещал. Норман поднялся и отошел от него.
Он тихо вышел из дома, хотя никто не мог его услышать; на ступеньках остановился и взглянул на сад. Длинные блестящие стрелы вонзались в землю, прибивая короткую траву, под мягкими ударами дождя чуть шелестели листья сирени. Ненастный одинокий вечер, когда из потаенных источников памяти всплывают печальные воспоминания. Он вывел машину и поехал прочь от покинутого дома.
У театра он остановился, не выключая зажигания. Сидел, глядя, как «дворники» сгоняют рядками капли с ветрового стекла.
Сбоку на стене блестели мокрые афиши. Очередной триумф самого талантливого актера ирландской сцены. Исключительное мастерство. «Маска тьмы» — еще один гигантский шаг в баснословной карьере Нормана Коллинза. Дублин должен быть благодарен ему за приезд. Яркий смелый эксперимент.
На него глядела его собственная фотография, увеличенная до таких размеров, что нарушились все пропорции; поблескивали зубы в самодовольной улыбке, которой — он знал — не было, когда он сидел перед объективом. Нет, это не его лицо, это иллюстрация к тому, что из него делают критики. Сегодня он в моде — завтра, вполне вероятно, они возложат его на жертвенный алтарь. Впрочем, так ли, иначе ли — ему все равно. Если через полгода критики ополчатся на него, враги воспользуются моментом — и уж, конечно, Мак будет среди них. Больше ему никогда не придется играть в пьесе, поставленной им самим. Они ему больше не доверяют — слишком часто и слишком многим он рисковал. Отныне никаких сногсшибательных замыслов, никаких экспериментов. Телевидение, радио, изредка ревю — так он и сойдет на нет… А талант, который ему дан, неотделим от риска, от сознания, что он плывет против течения. Неужели он все потеряет? Мысль эта была невыносима. Невыносима, и все же то, что он делает сейчас, возможно, первый шажок на пути к гибели. А пусть, ему все равно. Он дал полный газ, рванул машину с места, и ему почудилось, словно что‑то пустилось за ним в погоню зловещей неотступной тенью.