— Ну, как у тебя с ногой? — спросил Том.
— Действует. В порядке она уже не будет. Без палки не обойдешься.
— Ас головой что?
— Ну, она идет своим ходом. Шагает по кругу, как лошадь на мельнице. Цок — цок.
— А в целом‑то как?
— Отлично. Иногда побаливает где‑то. Но если очень уж больно, я порошки глотаю.
— Тогда, наверное, садовник из тебя не очень важный.
— Пол, — кивнул он в дальний угол, — делает всю тяжелую работу. Мне остается посадка, прополка —>
словом, все, что можно делать на коленях. Я и стряпать пристрастился. Раньше этим занимался мирской брат — до вступления в орден он был поваром на корабле, — а теперь его повысили, произвели в учителя» Держу пари, месяца через два я их буду кормить, как они еще в жизни не ели. Увидишь! От этой старой клячи будет еще толк.
Том подумал, что как‑то очень уж весело говорится обо всем этом.
— А как с тобой обращаются?
— Да я их и не вижу. Мирским братьям дозволено ходить в библиотеку, но делают они это редко. Мы с Полом живем на кухне, там и едим и развлекаемся. Вечерами мы точно старый фермер с сыном: читаем, радио слушаем, или в шашки играем, или в шахматы — он и в том, и в другом мастак. Я много читаю. Библиотекарь графства обещал, что уж в книгах недостатка у меня не будет.
— А они не против?
— Им теперь все равно, что бы я ни делал. Я человек ни на что не годный. Я спятил. По — своему они правы. Они, понятно, тупицы. Но не будем забывать о христианском милосердии. С тех пор как меня сюда выпихнули, мне досталось больше доброжелательности, чем за всю жизнь.
В углу позвякивала о камни лопата Пола. Над огородом пронеслась ласточка. Умник рассказывал, как они с Полом проводят день. Приготовят завтрак на десять ртов, вымоют посуду, застелют кровати, вытрут пыль, подметут, а после с двумя плетенками — на Главную улицу за покупками.
— Мы не самые желанные покупатели. — Умник ухмыльнулся. — Должно быть, потому, что нас им боязно обсчитывать. Сумки с покупками можно у кого‑нибудь оставить под прилавком и пойти прогуляться, но сперва Пол должен себя потешить. Он любит свою бутылочку пива. Вот мы и заходим с черного хода к Бреннану, подымаемся наверх, и Пол счастлив как бог, попивая портер.
— А ты?
— Я ведь пива не пью. А ничего больше мы себе позволить не можем.
— Не повезло тебе, Умник. Портер и праведность — великолепная смесь, пьешь — и все мало.
— Надо понимать, ты опять запил?
— Хорошо, кабы так. До смерти хочется, чтобы пасха скорее пришла. Еще четыре дня! Желудок мой, наверное, решил, что мне глотку перерезали. Со стороны братьев весьма любезно выдавать вам деньги на портер.
— Ничего они не выдают. Бедность, воздержание, послушание — вот наш закон. Но мы немножко мухлюем с покупками.
Они поболтали о жизни в городке. Посплетничали малость. Пол знает здесь все и вся, каждую дыру, каждый угол, и мужчин, и женщин, и детей. Напоследок Том сказал:
— Надеюсь, ты не развращаешь старого Пола своими разговорами? Они за него не опасаются?
— Я могу ему говорить что угодно. Я и впрямь ему говорю самые рискованные вещи. Их это не трогает. Он глух как пень. Да и вообще скорее он меня развратит. В шахматы он жульничает, как сам дьявол. Вчера вечером я ждал, пока он сделает ход, и увидал, что из норы за обоями выскочила мышка. Глазки словно у малиновки. Я ей подмигнул. Она мне тоже. Я сказал: «Кыш» — и старик Пол тут же объявил мне шах и мат! Ей — богу, покамест я отвернулся, он стянул пешку. Мы всю ночь из‑за этого препирались.
Он так душевно рассмеялся, что у Тома сердце сжалось. Какая это жизнь! Они помолчали. Еще одна ласточка пронеслась над огородом.
— Они возвращаются, — сказал Умник. Том решил, что он говорит о братьях, и поднялся, собравшись уходить. Умник показал ему, где растет горох, где цветная капуста, где фасоль. Том смотрел и ничего не видел. Когда они дошли наконец до калитки, Умник крепко пожал ему руку, долго ее не выпускал, и складка между бровями напряглась.
— Слушай, Умник, — воскликнул Том, отвечая столь же крепким рукопожатием, — если ты ни во что такое больше не веришь, может, бросить это все и смыться отсюда?
— Куда? — печально спросил Умник. — Куда я пойду?
— Обратно в Дублин, Я в июле уволюсь. Начнем вместе все сызнова.
— А что я делать буду? Я гожусь только на то, чтобы учить. Это они у меня отобрали. После здешней заварухи мне работы не найти, сам понимаешь.