В этот момент Сэм, словно зеркало, вернул ей ее отражение.
— У тебя немного усталый вид, — сказал он и вздохнул. — Мона очень сдала в последние годы. Под конец она выглядела прескверно.
Люси пристально на него посмотрела. Беседовать о Моне вряд ли было сейчас лучшим средством успокоиться, но, может быть, это все‑таки лучше, чем думать о ней.
— Я так ее больше и не видела, — сказала она, — после того как…
Ей не понадобилось заканчивать фразу. Он понимающе кивнул, — А она, знаешь, оказалась вполне крепкой, — сказал он просто, как ни в чем не бывало. — Я раньше думал иначе, но ошибался. Мона способна была проворачивать уйму тяжелой работы. Уж это проверено. На первых порах с деньгами у нас было не густо, и она старалась сэкономить каждую копейку. Часто я ложился спать, а она оставалась еще возиться внизу. И знаешь, что она делала? Вощила мне воротнички или чистила башмаки. Ей удержу не было, когда она принималась за работу. Но под конец, — он тяжело вздохнул, — под конец ее изнурили беременности.
Люси вздрогнула.
— Ты не знала? — спросил Сэм, заметив ее изумление. — У нее было четыре или пять выкидышей. Да, они ее замучили. И, можно сказать, разбили ей сердце. Поистине ее тяжкий крест. Она была бы хорошей матерью, как была хорошей женой, но, видно, не судьба. — Он покачал головой. — Много раз, придя со службы домой, я заставал ее в темноте — она сидела и раздумывала над этим. Я старался, бывало, как мог утешить ее, но напрасно старался. Я ей говорил, что она и так мать. Сотни раз твердил ей одно и то же. «Ты и так мать, Мона, — повторял я. — Что же такого, что дети рождались до срока!» Но она была безутешна. Понимаешь, Люси, она не о себе думала, а обо мне. — Голос у него задрожал. — Великодушнейшая из женщин. Знаешь ли, что она однажды сказала? Мол, знай она, что не сможет иметь детей, ни за что бы не вышла за меня замуж. Можешь ты себе представить что‑нибудь благороднее? Пожелать, чтобы ее заменила другая женщина, — какая для этого нужна самоотверженность!
Отвлекшись на минуту от своих мыслей, Люси прислушалась.
— Не может быть, Сэм, чтобы она действительно так думала, — запротестовала она.
Сэм покачал головой.
— Нет, именно что так, ты и представить себе не можешь, какой это был цельный характер. Больше того, Люси, она имела в виду не кого‑нибудь, а тебя.
Это было слишком.
— Нет, нет! — воскликнула она, закрывая лицо руками. Одно дело ей самой знать, что она продолжает жить в его сердце. Совсем другое, чтобы Мона об этом знала. — Она не называла моего имени, Сэм!
— Ну, может, не в тот, последний раз, — с благоговением произнес Сэм. — Она была так деликатна. Но имей в виду, что твое имя не было в нашем доме под запретом. Она часто о тебе говорила, особенно в начале нашей супружеской жизни, потому что… — он наклонился вперед, — видишь ли, она знала, что занимает второе место. Да, Люси, да, твое имя стало ходячим словечком в раннюю пору нашего брака. Чем‑то вроде шутки. Ну, не сердись. Такая веселая безобидная шутка. Да, у Моны было редкое свойство — она умела трагическое превратить в смешное. На ее месте другая женщина ожесточилась бы против тебя, особенно если вспомнить, какой ты была тогда, а ведь она — вот еще повод для ожесточения! — она прекрасно сознавала, насколько ты красивее ее. Мона частенько говорила, что таких красавиц, как ты, теперь не встретишь. — Он покачал головой и тяжело вздохнул. Люси подумала было, что он вздыхает по ее ушедшей красоте, но нет. — Щедрая, великодушная! Вот какая была Мона! — И, к великому ее ужасу, он достал платок. Но оказалось, что Сэм всего — навсего собирается высморкаться. — Ее благородство, как никогда, проявилось перед концом, — продолжал он. — Когда она почувствовала, что смерть близка, мысли ее были не о себе, а обо мне. Ей невыносимо было думать, что обо мне некому будет заботиться. Знаешь, Люси, как‑то я пришел в больницу, а на жилете у меня не хватало пуговицы, и, когда она заметила это, по лицу у нее потекли слезы. «Сам знаешь, ты всегда у меня был ухоженный, — сказала она. — Мне больно думать, что теперь все пойдет по — другому». В тот день она заставила меня пообещать, что мысль о ней не помешает мне еще раз жениться, если я найду нужным. По я уже, кажется, говорил это? — вдруг с беспокойством спросил он.
Что‑то в этом роде он, бесспорно, говорил, но до нее как‑то не дошло тогда, что она избрана самой Моной как ее достойная преемница. Одно дело туманно представлять себе, как благословения Моны ниспосылаются ею с небес, но совсем другое — думать о том, как она дарует их со своего смертного одра. Молчаливое потустороннее согласие казалось уместным и вполне гармонировало с загробным состоянием, но согласие, данное на больничной койке, казалось ядовитым упреком.