Вы находите, у него тонкий ум? У Турлока О’Коннора?
Хм, рад слышать, что у него хоть какой‑то ум есть. Признаться, для меня это новость.
Здесь я все покончил. Нельзя же ожидать, чтобы такой человек, как я, поселился среди этих людишек. Серые, заурядные — сущий бурьян.
Разве я первый художник, которого извергло его окружение? Не хотят меня — ну и не надо. Потеряют на этом только они.
И пусть потом оплакивают эту потерю годами.
У меня сейчас набежало немного деньжат — гонорары. Могу поехать куда хочу. И уеду, поверьте. Я получаю от материнской родни письма из Америки, они там ценят меня. Пожалуй, туда я поеду. По крайней мере они понимают душу художника. Сумеют оценить талант и, что еще важнее, — вознаградить его.
Ну, словом, пожитки мои сложены. Я твердо намерен отрясти прах Билнехауэна со своих ног, и, если вы возвращаетесь в город, почему бы мне не поехать с вами, а? Я вижу, у вас там на улице машина. Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня?
Отговаривайтесь чем хотите, все равно, я еду с вами. Мать? В поле, наверно, — помогает отцу. Да нет, зачем ее дожидаться? Долгие проводы — лишние слезы. Я ей напишу. Она поймет.
Как это так — не поймет?
Ведь она мне мать!
Джеймс Планкетт
ПЛАЧ О ГЕРОЕ (Перевод Г. Островской)
Мистер О’Рорк распахнул дверь класса в тот самый миг, как брат Куинлан собирался открыть ее изнутри. Они вздрогнули от неожиданности, столкнувшись на пороге, и пожелали друг другу доброго утра. Хотя мистер О’Рорк встречался с братом Куинланом ежедневно чуть не всю свою жизнь, он одарил его широкой, но какой‑то деланной улыбкой и прокричал приветствие с сердечностью, способной заморозить в жилах кровь. Затем они оба вышли в коридор поговорить.
Тем временем ученики раскрыли хрестоматии английской поэзии и принялись повторять урок. Им было задано выучить от начала до конца стихотворение «Плач о гибели Югана Роу»[24]. Это было очень патриотическое стихотворение о том, как проклятые англичане отравили Югана Роу, и строчки в нем были очень длинные, поэтому учить его было трудно. Ученики ненавидели англичан — отравили Югана Роу, да еще и говорится об этом в таких длинных строках. Хуже того, мистер О’Рорк любил подобные стихотворения. К стихам вроде «Здравствуй, дух беспечный»[25] он относился довольно равнодушно. По «Плач» без конца декламировал по — провинциальному нараспев, сочным баритоном и был готов спустить шкуру с того, кто не выучил его назубок. /
Питер его не выучил. У него остались считанные минуты, и теперь он пробегал глазами строфу за стро фой, в безнадежном отчаянии бормоча то одну строку, то другую, Суэйн, его сосед по парте, спросил:
— Вызубрил эту штуку?
— Нет, — ответил Питер. — Даже не прочитал.
— Святая мадонна! — в ужасе прошептал Суэйн. — Он тебя выдерет!
— Подскажешь, а?
— Да он мне руки и ноги оторвет, — убежденно сказал Суэйн. — Ну уж нет, и не проси.
Питер зажмурился. Во всем была виновата мать. Он бы обязательно пришел в школу пораньше и вызубрил стихи, если бы не утренний скандал. Из‑за отцовских сапог. После завтрака мать обнаружила, что у него прохудились ботинки. Она поднесла их к лампе — пришлось зажечь свет, такое темное и сырое было это ноябрьское утро.
— Боже милостивый! — воскликнула она. — Да тут одна дыра вместо подметок. В таких ботинках нельзя идти в школу.
Больше всего на свете ему хотелось поскорее обуться и выскользнуть из дома, но в тот день у всех было дурное настроение, и он не решился возражать. Сестра убирала со стола, а брат Джозеф, спешивший на работу, рылся по всем ящикам и углам и громко ворчал:
— Куда, черт подери, запропастился велосипедный насос? В этом доме вечно все пропадает…
— Я надену сандалии, — предложил Питер.
— Не говори глупости… дождь льет как из ведра, — сказала мать и, помолчав, добавила: — Ума не приложу, что делать.
У Питера мелькнула надежда, что его оставят дома. Но мать велела сестре порыться среди старой обуви в стенном шкафу. Милли пошла в коридор. По пути она наступила на кошку, та отчаянно заорала.