К леней съежился под его взглядом, зажмурил глаза и произнес:
— Сэр… «Плачь о своем герое, остров зеленый, плачь! О, если б сразил О’Нила воин, а не палач!»
Мистер О’Рорк кивал в такт с грозной благожелательностью. В то время как Питер, волоча ноги, шел к стене, его сапоги зацепились за металлическую стойку парты, раздался грохот. Мистер О’Рорк вытянул его ремнем пониже спины.
— Ты хоть раз прочитал это стихотворение, Фаррел? — спросил он.
Питер заколебался, затем сказал неуверенно:
— Нет, сэр.
— Решил, что не стоит тратить на него время, так Фаррел?
— Нет, сэр, я не успел, сэр.
В этот момент раздался бой часов. Все встали. Мистер О’Рорк сунул ремень под мышку и перекрестился. «In ainm an athar», — начал он. Пока читали «Богородице дево радуйся…», Питер, не в силах молиться, глядел на голые, пропитанные дождем деревья за окном и тесные ряды бледных, молитвенно поднятых лиц. Мальчики сели.
Мистер О’Рорк повернулся к классу.
— Фаррел не успел, — участливо сообщил он. Затем вновь взглянул на Питера. Глаза его метали молнии.
— Если бы это был английский комикс о закрытых школах или какой‑нибудь детективчик, у тебя сразу нашлось бы время, но, когда надо выучить стихотворение такого патриота, как Дэвис, о преследованиях мучеников и героев твоей несчастной родины, на это времени нет. Из тебя бы вышел распрекраснейший англичанин.
И мистер О’Рорк прочитал с неподдельным пафосом:
Сассенахом[28], врагом коварным, в Леонардов праздник сражен, Смерть за свою отчизну в Клох — Охтере принял он.
— Что и говорить, его смерть — тяжкая, очень тяжкая утрата, но, если он умер за таких, как ты, она к тому же еще и бессмысленная утрата.
— Я хотел выучить, — сказал Питер.
— Дай сюда руку. Если я не могу внушить тебе уважение к нашим погибшим патриотам, клянусь подтяжками, я вколочу в тебя это уважение. Руку!
Питер протянул руку, прикрыв запястье рукавом куртки. С громким свистом ремень шесть раз опустился на ладонь. Питер старался держать большой палец на отлете — когда ремень попадал по большому пальцу, ожог был невыносим. Но после четырех тяжелых ударов рука сама собой стала сжиматься в кулак, скрючиваться, как кусочек фольги на огне, и вот уже большой палец лежит беспомощно на ладони, а в груди — боль, от которой корчится все тело. Но сильнее боли был страх, что он заплачет.
Питер собирался было уйти, когда мистер О’Рорк сказал:
— Минутку, Фаррел. Я не кончил.
Мистер О’Рорк вновь повернул ему руку ладонью вверх и аккуратно расправил пальцы.
— Я тебя научу нагличать, — сказал он дружеским тоном и поднял ремень. Питер думал только об одном — как бы' не отдернуть истерзанную руку.
У него было темно в глазах, когда он возвращался на место, и сапоги опять его подвели — он споткнулся и упал. В то время как он вставал с пола, мистер
О’Рорк, уже поднявший ремень, чтобы помочь ему еще одним, хотя и более снисходительным, ударом, опустил руку и воскликнул:
— Господи милостивый, Фаррел, где ты подобрал эти сапоги?
Мальчики с любопытством уставились ему на ноги. Кленси, дважды отличившийся в этот день, захихикал. Мистер О’Рорк спросил:
— Что тут смешного, Кленси?
— Ничего, сэр.
— «О’Нил, твой голос был нежен, исполнен гордости взгляд», — продекламировал мистер О’Рорк, и нежен был его голос и горделив его взгляд. — Продолжай, Кленси.
Но у Кленси уже была выбита почва из‑под ног, он запнулся, пропустил строку и присоединился к трем ученикам, стоявшим у стены. Питер положил голову на парту и зажал кровоточащую израненную руку под мышкой, стараясь унять боль, а ремень вколачивал патриотизм и любовь к литературе не смеющей пикнуть четверке.
Суэйн некоторое время молчал. То и дело он поглядывал на Питера. Тот уставился в учебник. Ладонь его горела, и, хотя острая боль уже улеглась, рука по-прежнему искала укрытия и облегчения в теплой и мягкой впадине подмышки.
— Здорово он тебя обработал, — шепнул наконец Суэйн.
Питер ничего не ответил.
— Десять — это уж слишком… Он не имеет права. Если бы он выдал десять мне, я бы привел отца.
Ростом Суэйн не вышел, но лицо у него было большое и костлявое; когда он изредка снимал очки, чтоб протереть их, на переносице краснел рубец. Питер сердито хмыкнул, и Суэйн сменил предмет разговора:
— Слушай, чьи это сапоги? Ведь они не твои.
— Мои, — солгал Питер.
— Брось заливать, — сказал Суэйн. — Чьи они? Братовы?