Это классическая сцена насилия в городе. И стороннего наблюдателя оправдывает именно то, что он — сторонний. Но все это выглядит по — другому, когда происходит с людьми, которых ты знаешь. Недавно я вернулся в маленький городок на севере Ирландии…»
Ну, все‑таки начало есть. Несколько академично, да и «философский» зачин придется, вероятно, выбросить, но это уже начало. Когда он перейдет к реальному событию, будет легче. Обрисовать для фона городок или сразу брать быка за рога? И надо будет обязательно дать интервью с полицейскими — они ведь не привыкли стесняться и способны сами себя обличить.
Пока Питер раздумывал, в спальню, где он устроился, поставив пишущую машинку на чемодан, кто‑то вошел. Это была мать, кутавшаяся в шаль с пестрой бахромой. В руках она держала грелку, которую принялась нарочно медленно укладывать под одеяло.
— Решила положить ее пораньше. Пусть постель согреется. Ведь вчера ночью было очень холодно.
Питер с нетерпением ждал, когда мать уйдет, но она мешкала, поправляя простыни, и он понял, что грелка — только предлог.
— Я вижу, ты пишешь, — наконец сказала мать.
— Да.
— О том, что было вчера?
— Примерно.
— Уж, конечно, это он тебя надоумил.
Мать всегда говорила об отце «он», словно отец был не ее мужем, а чем‑то, что ей навязали много лет назад, — прискорбной, но непременной принадлежностью дома.
— Если хочешь. Но думаю, я и без него сел бы писать.
— По — твоему, это благоразумно?
— При чем тут благоразумие? Когда творятся подобные вещи, молчать нельзя.
Она поглядела на него, а потом уперла руки в боки и сказала:
— Лучше не ввязывайся. Не то у нас у всех будут неприятности.
— Отец думает по — другому.
— Мне все равно, что он думает. Я прожила с ним больше тридцати лет и все‑таки его не понимаю. По-моему, он так и остался мальчишкой. — Заключительную фразу она произнесла с легкой усмешкой, словно смиряясь с неизбежным.
— Но в данном случае я с ним согласен.
— Тебе‑то что. Ты ведь тут не живешь. Эта твоя статья только подольет масла в огонь. А с меня хватит ссор между соседями, я уж на них нагляделась.
— Мама, но ты же сама была великой бунтаркой!
Отец частенько со смехом рассказывал, как однажды ее арестовали за то, что она распевала на пляже в Уорренпойнте «Солдатскую песню». Она подцепила зонтиком каску полицейского и бросила ее в бассейн. У них в семье это происшествие именовалось «битва Сузи за свободу Ирландии».
— С меня хватит, — повторила мать твердо. — Мои братья боролись за независимость Ирландии, и куда это их привело? Оба в Австралии, потому что не смогли найти работу на родине. Да и ты сам — когда захотел работать, уехал в Англию.
— Но, мама, я ведь просто пишу статью, а не размахиваю пистолетом.
— Это все едино. Зависть и ссоры. Вот напечатают твою статью в газете, а жить ведь тут мне и ему — не тебе. Иди пить чай и больше за свою стучалку не садись. — Она махнула рукой в сторону машинки, словно на нее было наложено проклятье.
Питер нехотя встал — хрупкость, фарфоровая прозрачность кожи и большие кукольные глаза его матери скрывали железную волю. И завтра и послезавтра она будет словно невзначай бросать туманные намеки на эту его статью — намеки, рассчитанные на то, чтобы им с отцом стало не по себе, точно напроказившим мальчишкам.
— Но ты же не одобряешь того, что они сделали, — сказал он.
— Конечно, нет. Они плохие люди. — Что‑то бормоча, она скрылась за кухонной дверью и вновь появилась, держа в руках миску с разбитыми яйцами и сбивалку. — Но без них, наверно, нельзя, — добавила она, вонзая сбивалку в яйца, как электродрель. — Иначе зачем же бог послал их сюда?
«Королевская полиция Ольстера — это далеко не то же, что английские «бобби». В Соединенном Королевстве обычные полицейские, как правило, не вооружены пистолетами — исключение составляют ольстерские полицейские. Когда объявляется чрезвычайное положение, они получают автоматы. Добавьте еще специальные полицейские силы, насчитывающие 12 ООО человек, и вы получите вполне достаточную основу для полицейского государства, и не в Испании или Южной Африке, а на Британских островах. Нет, это не превентивные меры, как пытаются доказать некоторые, а симптомы политической болезни».
Полиция! Сколько Питер себя помнил, он всегда боялся и презирал полицейских. Отчасти тут сказалось влияние отца: когда они гуляли по городу или шли в церковь, он, совсем еще малыш, чувствовал, как отец весь напрягался при виде черного полицейского мундира. Если какой‑нибудь новый полицейский имел неосторожность поздороваться с ними, отец с пренебрежением смотрел сквозь него. Играла некоторую роль и сама полицейская форма: мундир из плотной черной саржи, широкий ремень и, главное, большая темная кобура на бедре — олицетворение грубой силы. Особенно запомнился Питеру полицейский по прозвищу «эсэсовец». Этот дюжий малый, бывший коммандос, разгуливал по улицам в сопровождении черной полицейской собаки. Его уже давно не было в их городе, но для Питера Дугласа он по — прежнему оставался символом горечи и озлобления, отравлявших жизнь в его родном краю; этот полицейский вечно шагал по дорогам Ольстера, черный и хищный, как идущий за ним пес.