За ужином он сидел молча, лишь изредка поглядывая ка жену, к десерту даже не притронулся и снова удалился в кабинет. На мгновение ему показалось, что муза сжалилась над ним — в голове зашевелились кое — какие мысли.
Он сел за стол, достал несколько листков бумаги, поспешно принялся исписывать их, потом вдруг остановился и прочитал написанное. Ему не понравилось. Поэтому листки были скомканы и брошены в корзину. После этого он застрочил снова.
И тут дверь тихонько приотворилась, но он, казалось, ничего не замечал и только лихорадочно продолжал писать. Жена подошла к нему сзади и положила руки на его плечи.
— Эухенио…
Он вздрогнул, поднял голову и, обернувшись, угрюмо уставился на нее.
— Ты меня испугала. Я не слышал, как ты вошла.
— Прости, — ласкаясь к нему, замурлыкала Глория. — Разве не пора бай — бай? Ты ведь устал.
На Глории была прозрачная ночная рубашка. Поерзав на месте, он резко повернулся к столу, стараясь избежать ласк жены. Он знал, куда она клонит.
— Неужели не видишь, что я работаю? — буркнул он, пытаясь отвести от себя ее руку.
— Ты готов заниматься чем угодпо, лишь бы не замечать меня, — вспылила Глория, и голос ее звучал уже не ласково, а скорее презрительно, — Если бы ты хоть что‑нибудь интересное сочинял, за что платят деньги… И ты еще называешь Это работой.
Глория с презрением ткнула пальцем в исписанные листки. Эухенио даже не нашелся, что ответить, и только стыдливо прикрыл их руками. Тогда Глория решила снова изменить тактику — вернуться к ласке.
— Пойдем, — вкрадчиво заулыбалась она, — ляг в постельку. Мне нужно рассказать тебе о разных делах.
— Они меня не интересуют. Я хочу сегодня же начать Эту вещь. У меня вдохновение.
Глория громко расхохоталась.
— Ну и оставайся со своей музой. Вряд ли только она…
— Что ты вообще понимаешь? — заревел он, уязвленный ее насмешливым тоном. — Ты, которая не смогла окончить и четырех классов… Еще наступит день, когда я, Эухенио Ионеско, прославлюсь на весь мир, и уж тогда посмеюсь я.
Глория, едва сдерживая негодование, двинулась к двери кабинета. Но прежде чем выйти, она все же выпалила с издевательской усмешкой:
— До завтра, Эухенио Перес… Лоренсо!
Последнее слово она произнесла медленно, с наслаждением чеканя каждый его слог.
Эухенио пренебрежительно вскинул руку — жест, который Глории так и не удалось увидеть, и снова взялся за перо. Покусав немного ручку, он зачеркнул все шесть строчек, которые успел написать, и, скомкав листок, швырнул его на пол. Потом закурил сигарету^ поднялся и нервно зашагал по комнате.
Эухенио сидел, склонив голову над документами и пытаясь найти подходящую форму для редактирования дурацкого доклада, который дал ему дон Андрес, когда чья‑то увесистая рука шлепнула его по плечу.
— Как дела, Ионеско? Сочиняешь гениальное произведение?
Больно ударившись грудью о край стола, Эухенио чуть было не ругнулся. Но, услышав, что его назвали Ионеско — а это был псевдоним, — и узнав по голосу Ромеро, он обернулся к приятелю и улыбнулся. Ромеро тоже служил в министерстве, а вдобавок считался еще и литератором. Но не этим снискал он себе уважение Эухенио. Ромеро сочинял всего-навсего слащавые рассказики да сценарии для детских фильмов, зато ввел среди сослуживцев моду величать его Эухенио Ионеско. И теперь уже никто даже не произносил его настоящего имени — Эухенио Перес Лоренсо. Поэтому‑то он и улыбнулся приятелю.
— Что ты, старина! Разве тут можно творить? Дон Андрес поручил мне отредактировать доклад о перспективе сбыта пробок в Германию. А тебе, — спросил он несколько растерянно, — неужели тебе удается сочинять что‑нибудь здесь, в конторе?
— Конечно, — самодовольно ответил Ромеро. — Дома у меня просто нет времени. А кроме того, я вовсе не желаю зря тратить те восемь часов, которые нам приходится высиживать здесь. Уж не хочешь ли ты сказать, что весь день ни черта не делаешь?
— То есть как… — запинаясь проговорил Ионеско. — Я работаю…
— Так я и думал. У тебя тут столько понаписано…
— Ну да, я ведь редактирую документы… — робко пояснил Эухенио.
— Не будь дурачком, парень, — язвительно заметил Ромеро. — Это не называется работать, это называется тянуть время. Ладно, пойду к себе, посмотрю, может, еще удастся написать парочку глав до конца рабочего дня.
Не дожидаясь ответа, Ромеро удалился, оставив Эухенио в состоянии растерянности и душевного смятения. Эухенио упрямо отвергал возможность творить что‑либо значительное в помещении, заваленном всякими делами и документами. И тем более это не место для создания тех произведений, которые он уже задумал написать; таких, например, как «Трагедия мира», в основу которой будет положена несовместимость человека с головастиком и постоянные волнения матери о преждевременной любовной связи ее восьмидесятилетнего сына с самцом бабочки.