— Собирайтесь‑ка и езжайте!
— Живите, где жили, и не гневите господа.
— Думаю, так оно будет получше…
— Хорошо там, где нас нет.
Письмо переполошило всю деревню. Когда года два назад в город подался Паскуаль, и то сколько разговоров было. А теперь собралась вся семья. Невеликая вроде бы разница. Но для односельчан Габриэля уход целой семьи был событием исключительным, пугающим, таящим соблазн в себе. Эт0 был первый шаг. И они могли вот так же сняться в один прекрасный день с насиженных мест и уйти в город. Полные тревоги и смутной надежды, спешили они к Габриэлю и Паскуале, чтобы узнать, как те порешили, чтобы дать совет, — они и не подозревали, что гонят‑то их к соседям свои собственные сомнения. И то, что спервоначалу казалось заботой одной лишь семьи, обернулось заботой и думой для всех и каждого.
А Габриэль и Паскуала все тянули с решительным разговором. О письме не упоминали, словно его и не было, только украдкой поглядывали друг на друга, понимая, что проклятое ЭТО письмо не выходит из головы ни у того, ни у другого.
Как и ожидала Паскуала, первым раскрыл рот Габриэль. Как‑то вечером — она обдирала к ужину кукурузу, — войдя в хижину, Габриэль молча остановился на пороге. Паскуала покосилась на него уголком глаза. Но промолчала. Габриэль подошел ближе.
— Я вот все об этом письме думаю, — наморщив лоб, начал он. — И никак не могу придумать.
Паскуала ничего не ответила.
— И вот что неладно, — продолжал он, с трудом подыскивая слова, — откуда нам знать, правда ли, о чем он пишет, или нет. Ему что — молодой, а в наши‑то годы сниматься с места, менять дело, ехать куда глаза глядят нелегко. Мы ведь отродясь отсюда не уезжали, а коли куда ездили, так на жатву только, в соседнюю деревню. А ведь город‑то, он за тридевять земель отсюда.
Паскуала согласно кивнула головой.
— А теперь смотри, — говорил Габриэль, — вдруг в городе все, как он пишет. Вот славно было бы. И для нас с тобой, и для ребят. Они бы там научились уму — разуму, а? И еще какому стоящему ремеслу.
Паскуала снова согласно кивнула головой. II Габриэль, набравшись духу, выпалил:
— А в общем, скажу тебе так: надобно ехать. Хуже, чем тут, нигде нет и не будет, пропадай все пропадом…
Паскуала поглядела на мужа, и глаза ее засветились радостью, потому что и она думала так же.
Габриэль поймал ее взгляд, облегченно вздохну л и, пройдя в свой угол, повалился на лежанку, точно речь эта лишила его последних, самых последних сил.
Паскуалу же, напротив, обуяла жажда деятельности. Она мигом разделалась с кукурузными початками и начала метаться по хижине, перекладывая вещи с места на место, натыкаясь на них, размахивая руками и болтая без умолку:
— Чего медлить, собираться так собираться. Отобрать вот только, что с собой берем. А из дому выйдем чуть свет.
И, помолчав с минуту, решительно объявила: — Послезавтра и едем.
— Послезавтра едут, — сей же миг поведала своим приятельницам — двум дородным и крикливым соседкам — некая вездесущая кумушка.
Наступил день отъезда. В лачуге, что на горе, заканчивались последние приготовления. Габриэль утягивал и перевязывал здоровенный тюк с одеждой, Паскуала складывала в старый, латаный — перелатанный мешок разную утварь: сковородку, горшок, миски, деревянные ложки. Руфо помогал отцу, а Габриэла — матери. В стороне от них Бернардо и Ремедьос, сидя на полу, возбужденно спорили о том, какой из себя этот город, и где он может быть, и что увидят они по дороге; Валентин же, самый младший, только удивленно таращил на всех любопытные черные глазенки.
Наступил тот особенный момент, когда размеренное и однообразное доселе существование вдруг приобретает новый, ускоренный ритм. Все сразу забеспокоились, засуетились — скорее в дорогу, впереди новая жизнь. Они сделали выбор, и остановить их или вернуть назад было уже невозможно.
— Давай, давай, пора отправляться, — торопил Габриэль, и его голос, хриплый, резкий, словно уже и не принадлежал ему, звучал, как команда, требующая безоговорочного подчинения. Бернардо и Ремедьос вскочили на ноги. Паскуала сунула в мешок последнюю миску. Руфо подхватил узел с едой на дорогу — хлеб, сыр, фасоль, кусок копченого мяса, связку — другую луку и чесноку, соль, перец и пару бутылок масла. Бернардо взял несколько узелков поменьше, а Ремедьос перекинула через плечо две связанные меж собой фляги — с водой и вином. Все готово. Все глядят на Габриэля, ожидая от него распоряжений.