Доминго происходил из крестьянской семьи. Родился в Ла Ногере, усадьбе, имевшей около двухсот гектаров посевов и леса, основными арендаторами там были его родители. Летом он не разлучался с Аугусто, сыном владельца усадьбы, мальчиком приблизительно его возраста. Аугусто был очень слабый и болезненный, поэтому отец все три месяца каникул держал его в деревне. Осенью Аугусто воз вращался в город, а Доминго начинал работать в поле со своими родителями. Это было так же неизбежно, как смена дня ночью. Потом опять наступало лето, и дети, у которых впереди было три месяца — целая вечность! — ловили в канавах головастиков, играли в войну, выращивали на лесных опушках пшеницу, маис и фасоль. В октябре, когда Аугусто уже не было, Доминго приходил туда поливать растения, но делал это нерегулярно, без всякой охоты, пока они не погибали от первых заморозков.
Однажды Аугусто приехал с ружьем 24–го калибра — подарком отца, и время, когда они сидели в засаде в вересковых зарослях, сдерживая дыхание, с бьющимся сердцем, было, наверное, самым счастливым. Потом все изменилось. Аугусто проводил в Ла Ногере уже не все лето, а лишь несколько дней в сентябре. Отец возил его на модные пляжи и курорты принимать морские ванны. «Он у меня становится дикарем. Да и раньше был нелюдимым… Поэтому я и вожу его в Ситхес. Хочу, чтоб повидал людей, познакомился с девушками да пообтесался немного», — говорил он крестьянам. Аугусто теперь был длинным грубоватым юношей с прыщавым лицом, ломающимся голосом и невыразительным взглядом. Он приезжал в Ла Ногеру вместе с приятелем, толстым и злым, который гонял кур, колотил свиней и пинками разбивал кроличьи клетки. Когда они отправлялись на охоту, загонщиком брали с собой Доминго. Он пробирался по канавам, заросшим бурьяном, натравливал собак, а приятели ждали наверху с ружьями. Остальное время Аугусто и его друг проводили в саду, развалившись в шезлонгах, поглощая пирожные и прохладительные напитки, шушукаясь и хихикая. Потом два года подряд Аугусто не показывался в Ла Ногере. Он окончил школу и изучал языки за границей… Вернулся уже взрослым мужчиной, и Доминго впервые обратился к нему на «вы». С этого времени Аугусто бывал в Ла Ногере только наездами, всегда с друзьями и приятельницами. Встретившись с Доминго, хлопал его по спине, сердечно улыбался и предлагал сигареты, каждый раз забывая, что Доминго не курит. А потом спрашивал: «Помнишь, как мы вместе играли?» Однажды, уже женившись на донье Магдалене, он предложил Доминго уехать с ним в Барселону. Доминго согласился. Ему дали строптивую лошадку и легкую лакированную коляску, чтобы он каждый день возил на прогулку сеньору и маленького Виктора. Доминго нравились лошадь и коляска, город и их дом с огромным тенистым садом. Дом был выстроен под средние века: с высокой башней и островерхой крышей; в башне был балкон с разноцветными стеклами, где Доминго проводил почти все свое свободное время, разглядывая улицу через цветные витражи.
Он быстро освоился в городе. Ему удалось преодолеть страх, который он и его лошадь питали к автомобилям и трамваям, причем лошадь, пожалуй, справилась с этим быстрее его. По утрам он возил на прогулку сеньору и мальчика. Донья Магдалена была женщина добрая и очень любила животных. «Не бей ее, Доминго, не бей, — часто говорила она Доминго, поглаяшвая круп лошади. — У лошадей невеселая жизнь. То направо, то налево, то стой, то иди… Она слушается, а получает за это горстку сладких рожков. Так и идет, сама не зная куда, пока однажды не сможет подняться или же свалится посреди дороги у обочины». Хорошая, очень хорошая была сеньора.
Вскоре Доминго женился на Амелии, кухарке. Дон Аугусто сказал, что оплатит им двухнедельное свадебное путешествие в любое место, которое они выберут. Доминго выбрал Ла Ногеру. Тогда дон Аугусто хлопнул его по спине и спросил: «А помнишь, как мы играли вместе?» II подарил ему две гаванские сигары.
Сын родился ровно через девять месяцев. Все шло хорошо до того дня, когда во время прогулки лошадь понесла и коляска перевернулась. Ни донья Магдалена, ни дети не пострадали, и Доминго никто не ругал. Но дон Аугусто продал лошадь и поручил Доминго ухаживать за садом. Иногда вечером, после работы, Доминго, взглянув на свои сухие, жилистые, чуть дрожащие руки, шел на конюшню, где все еще стояла сломанная коляска, покрытая пылью и паутиной. Он проработал в саду несколько лет. Сын уже поступил учеником в столярную мастерскую.
Потом им пришлось оставить этот дом. Дон Аугусто сказал, что думает продать его и снять квартиру в центре города. Там для Доминго не было места. «У меня есть цветник в пригороде, — сказал дон Аугусто. — Если хочешь, сдам его тебе в аренду. Это хорошее занятие, на цветах можно неплохо заработать». Доминго согласился и снял пока комнату для жены и сына, который уже стал юношей и работал на лесопилке. А потом мальчик, сильный и белокурый, погиб, почти в двадцать лет. Во время бомбежки. В те времена дон Аугусто часто приглашал его к себе. Он потол стел, у него появился второй подбородок, морщины, вид у дона Аугусто был усталый. «Мы ведь играли вместе, помнишь? Когда были детьми, играли вместе», — говорил он и бросал на Доминго быстрый, беспокойный взгляд из-под набрякших век. Дон Аугусто отправился с семьей в Ниццу, а когда вернулся, Доминго представил ему полный отчет о продаже. Только вместо цветов он посадил картофель и капусту, а теперь снова собирался приняться за цветы.
Цветник был тщательно возделан и приносил неплохой доход. Земля была хорошая, воды достаточно, так что цветы вырастали сочные и пышные. Доминго срезал их вечером, а продавал на Лас Рамблас рано утром, когда просыпались воробьи. Казалось, он был доволен работой. Только иногда, весной, становился печальным. Март был словно боль, утихавшая с наступлением дождей, от которых успокаивались нервы и пробуждались корни в темноте сухой, промерзшей Земли, а почки на деревьях медленно раскрывались, как туго сжатые кулаки. Они все еще жили в комнате, снятой несколько лет назад: от сада недалеко, плата небольшая, словом, старикам, какими стали он и его жена, это вполне подходило.
Три раза в год он навещал дона Аугусто — на Новый год, на пасху и в день его ангела, в октябре. И приносил ему цветы. Дон Аугусто принимал Доминго в зале, положив ногу на диванную подушку. Рядом всегда стоял горшочек с медом, время от времени дон Аугусто макал туда деревянную палочку и облизывал ее. Вокруг суетились родственники и слуги, присматривавшие за ним. Завидев Доминго, он опускал руку в карман и вынимал несколько сигар. Но теперь уже не улыбался, а смотрел левым глазом, внимательным, круглым и быстрым, как у петуха, правый же был постоянно прищурен. «Помнишь, как мы играли вместе?» И, словно удивляясь, поворачивался к присутствующим: «У нас был огород. Мы сеяли фасоль и пшеницу». А на лице дона Аугусто были усталость и боль. И страх.
О его смерти Доминго узнал из газет. Он пришел, когда дона Аугусто уже выносили. Гроб поставили среди венков и лент на повозку, которую тащили четыре изможденные клячи. Он шел за вереницей автомобилей и экипажей. Во время церемонии на кладбище Доминго встал в стороне, под кипарисами. И ушел последним.
Потом все пошло по — прежнему. Только теперь он имел дело с управляющим и сеньора навещал, кроме Нового года и пасхи, в день святого Виктора, а не святого Августина. Дверь ему открывала новая горничная, брала букет и вручала двадцать дуро от сеньора. Первые два раза он взял деньги. «Наверное, он меня не помнит, — говорил Доминго девушке. — А я носил его на руках, когда он и «папа» — то не умел сказать. Возил их с матерью на прогулку в коляске по утрам…» Потом он спрашивал о сеньоре и доне Альварито, ее сыне, который, наверное, уже стал большим, и о донье Магдалене. Но доньи Магдалены, хорошей и доброй, не было дома, или она была больна, или у нее была мигрень и она не могла его принять. Уже с третьего раза Доминго перестал дожидаться ответа — вручал цветы и уходил. В день святого Августина он шел на кладбище и оставлял букет у дверей склепа. В последний раз, когда наступил этот день, его уже выставили из сада, и цветов у него не было. Но стоял октябрь, он пошел на гору и набрал почти целую корзину маленьких белых цветов, пахнущих медом.