— Вам, дон Руфино, не по себе, наверное, в этом шуме-гаме, ведь тут такая штуковина, того и гляди, услышите что‑нибудь против вашего брата священников. Известно издавна: всякий испанец либо носит священника в себе самом, либо ими кормится…
— Ну что вы, Тимотео! Мне здесь очень приятно. Я слушал вас просто с упоением! Чего стоит рассказ Николаса про цеппелины… А вы так занятно говорили про тесты, с таким блеском…
— Как дела на этом вашем соборе, Ватикан не помню какой, всюду только и разговору что о нем?..
— Друг мой, во имя Спасителя и стигматов его… Ватикан II, это даже дети знают…
— Да я‑то, видите ли…
— Ну да, ну да, понятно…
— Слушайте, а привольное житье у священника, точно? Отслужил службу — и делай что хочешь. Да уж, да уж…
— Тимотео, друг мой, вы, по правде говоря…
— Я бы на вашем месте брал пример со священника, что был у нас в деревне, вот у кого житуха… Да уж, я‑то виаю!.. Толстенный, здоровущий, затылок — во… Прямо как дуб. Бывало, посереди мессы нападет на него икота, брюхо так и ходит… Такое было впечатление, что его тянет ввысь, под купол, где, ясное дело, полно было птиц. А может, ему на охоту хотелось, верно? Да вряд ли, знаете, он только на кучи голубиного помета набрел бы, а дичь‑то повыбили мы. А уж драл он, добрая душа, и за то, и за се: и за венчанье, и за крещенье, и за… Ну, сами знаете, мертвец в могилку, святой отец за бутылку, говорится в наших краях. Его звали отец Сабино, и он был мастер свиней холостить. Прямо чудотворец в этом деле. И был мастер передернуть, когда за карты садился. Надо было послушать, как он отжаривает молитвы, всегда спешил кончить, вечно его что‑то ожидало, какая‑то другая церемония, а то торопится на ужин либо в соседнее село на крестный ход. А во время исповеди спит себе, и снова пузо колышется, а дышит ровно — ровно. Скажу я вам… Вот у кого была жизнь… А сейчас вот; лне интересно, как вы считаете, помогли ему там, наверху, эти самые молитвы, он ведь их глотал наполовину?..