— Тимотео, вы переходите границы!..
— Простите, падре, но вы, наверное, согласитесь со мной: теперь, когда по виду вы, духовные особы, ничем не отличаетесь от всех прочих, а вы еще такой прогрессивный, выходит… Ну, значит… Это самое.
— Не продолжайте! Один бог ведает, куда вас может занести.
— Не обижайтесь, дон Руфино. Мы же, так сказать, в одном списке, верно? Ну вот…
— Да — да, в одном списке… Но согласитесь, что существуют различные уровни, определенные, скажем так, иерархии.
— Ага. Ну а как в вашей области с перспективами, надежды на повышение есть? Вам тоже нужно подавать на конкурс и маяться с тестами и все такое?..
— Да нет, не совсем так. Надеюсь, что благодаря своим совершенно исключительным данным я придусь по вкусу вышестоящим инстанциям и в недолгом времени стану протоиереем. Годик — другой, и выйду в каноники. Еще года три, и получу следующее звание. Поскольку наш прелат будет во мне души не чаять, меня скоро выдвинут в епископы, и готово дело. На командном посту. Увидите, как я обновлю все, что требует обновления…
— А вы уже знаете, где будете епископом?
— Для начала в небольшой епархии. Предпочтительно, где нет гражданского губернатора. От них обычно шуму много, не говоря уж об их невежестве. Позже, когда стану архиепископом, предпочту большой городской центр, где у меня в распоряжении будет много епископов. При некотором везенье и ловкости выбьюсь в кардиналы и буду трудиться в римской курии, это уж непременно…
— Ого, мы уже видим вас папой!..
— Не искушайте мое смирение, братья!..
Не знаю, что на уме у других сотрапезников, но мне, сказать по правде, неуютно. Догадываюсь, что каждый поглощен своими делами, что между этими людьми нет ни малейшей близости, ничего общего, между соседями по столу пропасть разверстая, дышащая неприязнью, все поглядывают друг на друга искоса, все выискивают нечто предо — судителъное в тоне соседа, в молчании, во взглядах, они из тех чудовищ, что при знакомстве смотрят прежде всего на обувь, хорошей ли она марки, чтобы поступить соответственно, протянуть руку тому, на ком туфли ручной работы, и отлягнуться от того, на ком убогие тапочки, вот оно, милосердие, что поделаешь, милосердие наилучшего образца, дурная закваска у человека, что правда, то правда, этот псевдолиберальный пустозвон, у которого вместо головы задница, понятия не имеет о том, что такое церковный Собор, не знает, что он состоялся несколько лет назад, и задает мне вопросы с единственной целью — поразвлечься, полагает, видимо, что Собор — нечто вроде игры в карты, в хулепе или в мус[143], партия, за которую садятся под вечер, когда идет дождь или снег, с пяти до семи, удобный предлог, чтобы не работать, перемывать косточки хозяину и негодовать по поводу бедственного положения страны, чудесно, пошел ты к… сейчас я тебе выдам нечто, сразу проснешься, будет тебе о чем говорить, когда разговор коснется меня, дурак отпетый, дарю тебе материал, дабы ты мог изобличать священников и их прогрессивность… и да пошлет нам всем господь возможность исповедаться перед смертью, нам это так нужно, как, должно быть, славно — печься о спасении душ в глухом тихом селении, жителей всего ничего, нет даже поста гражданской гвардии; иногда слушать музыку, помогать жить и умирать людям, не считающим себя важными персонами, не знающим, что за чертовщина «цеппелин», понятия не имеющим о тестах, в жизни не слышавших ни одной речи… Они будут без лишних слов выращивать картофель, чтобы кто‑то, возможно, получал пособие по безработице и, странное дело, жил на это пособие и пытался приспособиться к жизни, не выбегал бы на улицу поглядеть, как можно приумножить чужой голод и коллективное отчаяние… они будут приговаривать «ни фига, ни фига» и сыпать областными словечками, но зато будут знать точно, бедные трудяги, как называются звезды и когда праздник, и, главное, им не придется изведать это унижение — хвалить то, на чем клейма негде поставить… раза два в год приедут эмигранты, вернутся в родные края на несколько дней, им так хотелось бы остаться, повалиться на землю и уже не вставать, потому что слишком болят кости от работы на чужой земле, и они будут щеголять своими новыми сокровищами, вызывающей одеждой, скоростными машинами, а в глазах, а в голосе — поволока несказанной грусти, и нужно будет попытаться, чтобы по их отъезде оставшиеся не почувствовали сильнее свою печаль, одиночество, отъединенность… а эта свора пошляков, черпающая свою культуру из еженедельников, еще осмеливается говорить о работе, об отгулах, о соборах, о супружеских изменах… о господи, в конце концов… вол, что от ярма отбился, на что… да, разумеется, порядочные люди, как говорится, идиоты, каких свет не видывал… Еще чего не хватало, стать римским папой в честь твоего кретинизма, болван.