— Интересно. А что у него тенор — знаешь?
— Не хотела бы я, — сказала еще мама, — увидеть тебя в подружках этакой фигуры.
А после этого мы разошлись по своим комнатам, но заснуть я все равно еще долго не могла.
Глава VIII
Весна действительно шла к концу, а школьная жизнь между тем все еще не выпускала нас из своих объятий. Только я подходила к школе, как Денисенко Александра, чуть не до половины высовываясь из окна, кричала на весь двор:
— Женька, у тебя триста сорок шестая сошлась с ответом?
— Сошлась, а что?
— Тогда давай быстрее. Чижовы пришли, а у меня ничего нет!
Но чаще не Шунечкин крик, а Генка встречал меня у школы. Он стоял под старым каштаном, откуда видна была вся улица, по которой шла в школу Вика. Но когда на этой улице первой появлялась я, Генка ко мне просто кидался: «Жень, что я хотел у тебя спросить!» — но так ничего и не спрашивал.
Я знаю, ему было страшно одному встретить Вику. Она приходила с лицом, на котором было написано, что ей сегодня хорошо, завтра будет еще лучше. А уж послезавтра, переполненная счастьем, Вика взлетит, как тот воздушный шар, такая же легонькая, кругленькая, и ее коротко остриженная головка будет кивать нам, высовываясь в просветы между облаками.
Генке было легче увидеть Вику не одному, а вместе со мной. И потом, уж не догадывался ли он о моем отношении к Поливанову? О моих «картинках»? Тогда ведь получалось, что мы стояли рядом как товарищи по несчастью.
Но когда я запаздывала, Генки уже не было. А в школьном дворе кипело обыкновенное центростремительное движение. И оно было куда медленнее, чем центробежное после уроков. Мы все шли в школу с одним выражением на лицах: имейте в виду, это из последних сил. Учителя же бодренько обходили наши нестройные ряды, будто не замечая, что нас надо немедленно выпустить в пампасы.
А пока Охан, надев на шею двойную веревку удавкой, делал вид, что сам себя волочит к школьному порогу. Интересно, где он раздобыл такую мохнатую веревку и долго ли обдумывал свой номер? Сзади шли сестры Чижовы и не одобряли. У них вообще было любимое занятие — не одобрять.
Обогнав Чижиков, летел Мустафа Алиевич, физрук. Спрашивал Охана:
— Помочь не надо, Андрей? Сам во двор коня сведешь?
Проходил медлительный человек, географ Иг Игович, поднимал бровь, спрашивал:
— Кровь предков играет, Оханов? В степь хочется?
В предках у нашего Андрея определенно ходил скиф. Глаза у него узкие, а скулы, наоборот, широкие и всегда загорелые, даже среди зимы.
И наконец, появляется главный зритель. Лариса Борисовна иронически косилась в сторону Охана:
— Может, легче отпустить на волю, Андрей? Нет?
— Ни в коем случае. Сейчас он у меня пойдет как миленький за вами следом. Нет? Да!
— Ну, как знаешь! — смеялась наша Классная, быстро-быстро перебирая ножками, спешила, не нам чета.
Что в ней, в нашей Ларисе, однако, хорошо было, так это то, что не бросалась она одергивать. Наверное, помнила, как совсем недавно сама не могла дотерпеть до настоящего, свободного лета. А Марта Ильинична — та была другая. Она считала долгом приободрить:
— Ну, ну, всего ничего осталось. Будь мужчиной, Андрюша.
Тут Охан начинал делать «дыбки», сам от себя отбрыкиваться к полному смущению Чижиков.
Но Марточка уже шла рядом с сестричками.
— Устали, девочки? Спите и во сне видите каникулы? Главное, имейте в виду, все будет хорошо. Сыпать вас никто не собирается. Все перейдете, все школу окончите, волноваться нет никаких оснований.
Удивительно люди умудряются отстать от времени и не заметить этого.
Во-первых, кто сейчас волнуется по поводу экзаменов? Разве что бедный Денискин плохо поспит последнюю ночь, да и то не из-за себя, а из-за своих подшефных. Во-вторых, кто же думает, что учителя нынче «сыпят». А в-третьих, это давно уже не называется «сыпать», а называется «заваливать».
— Надо уметь взять себя в руки. Одна из примет интеллигентного человека — умение брать себя в руки. Перед любым экзаменом. Кстати, еще на моей памяти экзамены назывались испытаниями, — говорила между тем наша литераторша, пересекая школьный двор.
Жалко мне ее, что ли, становится в этот момент? Или стыдно оттого, что мне семнадцать, а ей через год на пенсию? Оттого, что она несет тяжелый портфель и ни у кого нет охоты ей помочь?
— Разрешите? — подскакивает сзади Громов и выхватывает «чемодан» из рук Марты Ильиничны. — Понесу ваш забор.
— Забор? Почему забор, Володя?
— Ну, небось колов нагородили на семь верст?