— Ну, ребята, ну! Это надо действительно сделать сразу. Нет? — подхватила идею Лариса, о которой мы как-то забыли с этой зажигалкой. — И как я понимаю, проявить инициативу на уровне Одиссея. Я не права, нет?
Громов подвалил к стенке чурбачок, встал на него, пошарил между досками у потолка и вытащил из тайничка молоток, а также тряпочку, а в ней лежали промасленные гвозди. Потом вдвоем с отцом они опустили на землю рулон рубероида, неприметно дремавший всю зиму на полке, прибитой почти под потолком.
Отец и Охан вышли из сарая, неся по рулону рубероида на плече. Но при этом отец на ходу отстегивал и все не мог отстегнуть клапан нагрудного кармана. Я догадывалась, что он сделает в первую очередь, почему повернул он к морю.
— Все видели? — отец разжал ладонь. На ладони, как понимаете, лежала зажигалка.
— Все! — завопил Охан, неизвестно почему торжествующим голосом.
— Смотрите в последний раз.
Отец размахнулся, но то ли вообще не умел, то ли бросок сорвался из-за тяжелого рулона на плече, но зажигалка плюхнулась близко у берега. И нырять не надо будет, чтоб найти ее завтра на рассвете.
А мне опять стало неловко за отца. Мальчишество какое-то неудавшееся было в том, как он бросил зажигалку. Лучше бы перепоручил Грому, как многое ему перепоручал.
Вообще, скажу я вам, тяжелая на этот раз для меня была работа — видеть собственного отца целый день в оценочной ситуации. Насчет оценочной ситуации я прочла в той книге по психологии, которую последнее время только и знала, что примеривала к себе и окружающим…
Но вернемся, однако, к нашей бухточке, в мелкую воду которой булькнула зажигалка. На что каждый, разумеется, счел долгом отреагировать.
— И за борт ее бросает, — сказал Громов ворчливо.
— Кто-то найдет, — предположила Эльвира. — Вот удивится.
— Ее надо было продать и купить две пары масок с ластами, — сказал Охан.
— А кто бы продавал? Ты? — Пельмень спросил это почему-то очень гордо и ногу отставил для значительности.
— Или ты.
— А что? — Мишка вдруг засмеялся, потирая руки. — А что? Гром по крупной идет, на авторитет работает. А нам с тобой одна цена, Андрюша.
— Как это? — Эльвира стояла, переводя взгляд с Андрюшки на Пельменя. — Как одна?
Никакого сходства Эльвира не находила и ожидала, пока кто-нибудь объяснит — как?..
Сказать по правде, я бы, например, объяснить не могла. Андрюшка сидел на песке, подняв к Пельменю скуластое темное лицо. Ему, видно, тоже непонятно было — как?
— А так, что ни ты, ни я рубли в море бросать не станем. Все равно это нам не зачтется.
— А ему? — Эльвира посмотрела на Володьку с непривычным выражением досады.
Я не стала дальше слушать, пошла вдоль кромки моря по направлению к Большим Камням. Давно мне уже хотелось оказаться где-то рядом с Поливановым, продолжить наш разговор и, может быть, даже рассказать ему легенду об Ифигении и другие, связанные с нашими местами. Но и за Большими Камнями Поливанова не оказалось. Зато там я увидела отца и Шунечку. Они сидели друг против друга на песке, согласно и мирно, и до меня долетел голос отца:
— …Ты представляешь, что он почувствовал? Ведь до этого человечество довольно много слышало о скифах хотя бы от Геродота. А увидеть их еще никому не удавалось…
Разумеется, речь шла о Стемпковском, и Шунечка внимала раскрыв рот.
— Он был первым человеком на земле, первым, кто увидел изображение скифов, тех самых — с луком и стрелами…
— Хорошо быть первым? — Шунечка метнула в отца синие искры, как будто проверяя что-то.
— Наверное, хорошо… — Отец задумчиво чертил палочкой на песке.
Я подошла к ним почти вплотную, так что тень моя легла на рисунок отца.
— Ты представляешь… — Отец почему-то остановился в своем разбеге, поднял голову и посмотрел на меня.
— Я представляю, — сказала я так, как будто собиралась ссориться.
— А может быть, и не первым. — На песке у ног отца сидели бородатые люди в колпаках, о которых я рассказывала Максу… — Первым мог увидеть, но не рассмотреть кто-нибудь другой…
— Копатель? — привычно вскинула Шунечка.
— Не обязательно. Просто человек, которого в первую, да и в последнюю, очередь интересовал металл. — Отец отвечал Шунечке, но смотрел на меня, как будто старался понять, зачем я подошла.
А между тем я подошла по самой простой причине — соскучилась.
— Глаза у них были не так поставлены, — сказала Шунечка, и что-то кольнуло меня, как намек на то, что я недостаточно ценю своего отца, археолога Камчадалова, не то что Громов и она сама. Но тут Шунечка вскочила с песка и, плеснув своими тяжелыми волосами, будто флагом, помчалась по берегу, вопя: — Эй, на юте, на баке и полубаке, кто хочет конфет? У меня есть!